Дуглас Адамс

Путеводитель вольного путешественника по Галактике
Книга III.

О жизни, Вселенной и вообще

пер. Степан М. Печкин, 2004-2024

I

II

Солнечным и свежим утром того же дня два года спустя Артур вышел из пещеры, которую он решил называть своим домом, пока не придумается название получше или не найдется получше пещера.

Хотя в горле у него еще першило от ежеутреннего вопля ужаса, Артур неожиданно вдруг пришел в невероятно чудесное расположение духа. Он оправил на себе остатки одежды и улыбнулся солнцу.

Воздух был прохладен и полон утренних ароматов. Ветерки пробегали по высокой траве вокруг пещеры, птички чирикали друг на друга, изящно порхали там и сям бабочки, и вся природа, казалось, изо всех сил старалась доставить Артуру столько удовольствия, сколько только может.

Но не эта буколическая идиллия привела Артура в такое прекрасное настроение. Только что ему в голову пришла великолепная идея о том, как превозмочь невыносимые тяготы одиночества, ночные кошмары, полное крушение всех попыток наладить сельское хозяйство и жуткое ощущение безбудущности и бессмысленности всей его жизни здесь, на доисторической Земле. Артур решил, что сойдет с ума.

Он снова широко улыбнулся, впился зубами в кроличью ножку, оставшуюся с ужина, с нескрываемым удовольствием погрыз ее, а потом решил объявить во всеуслышание о своем решении.

Артур поднял голову и оглядел окрестные холмы и луга. Чтобы придать больше веса своим словам, Артур воткнул в бороду кроличью косточку. Он воздел руки к небу:

– Я с ума сойду! – воскликнул он.

– Отличная мысль, – одобрил Форд Префект, спрыгивая с ветки, на которой он сидел.

Челюсть Артура начала совершать возвратно-поступательные движения вверх-вниз.

– Я тоже сходил, – продолжал Форд. – Кайф – немеряный. Прикинь... – начал было Форд, но Артур, чей мозг снова начал функционировать, перебил его:

– Где ты был?!

– Да так, везде, – отвечал Форд. – Тусовался, – и Форд озарил Артура улыбкой, которая, как он безошибочно рассчитал, заставит его заскрипеть зубами. – Я просто отправил свой разум в отпуск. Решил, что если я так уж сильно понадоблюсь этому миру, то он меня найдет. И он нашел!

Форд вынул из своего страшно потрепанного и износившегося теперь рюкзачка свой суб-Ф-ирный сенс-О-мат.

– По крайней мере, – добавил он, – мне так показалось. Вот эта штука вдруг ожила.

Форд поднял сенс-О-мат к глазам.

– Если это была ложная тревога, я сойду с ума, – сказал он. – Обратно.

Артур потряс головой и сел. Он поднял глаза на Форда.

– Я думал, ты умер, – выговорил он.

– Я тоже так думал одно время, – сказал Форд, – а потом еще пару недель я думал, что я – лимон. Я прикололся нырять с разбегу в джин-тоник и выныривать из него. Входит и выходит, знаешь?

Артур прочистил горло и попробовал еще раз:

– Где ты... – начал было он.

– Где я нашел джин-тоник? – улыбнулся Форд. – Мне подвернулось одно озерцо, которое думало, что в нем джин-тоник. Я прикололся нырять в него с разбегу. Ну, по крайней мере, я решил, что оно думает, что в нем джин-тоник. А может быть, – добавил Форд с улыбкой, от которой взрослым мужчинам неудержимо хотелось залезть на дерево и притаиться, – может быть, я просто все это придумал.

Он подождал реакции Артура, но Артур знал Форда не первый день.

– Допустим, – сказал Артур мрачно.

– Понимаешь, смысл-то в том, – объяснил Форд, – что нет никакого смысла с ума сходить, стараясь изо всех сил не сойти с ума. Можно просто сойти с ума и сберечь силы и рассудок.

– И ты свой сберег? – спросил Артур. – Нет, я так просто спрашиваю.

– Я был в Африке, – ответил Форд.

– В Африке?

– Ага.

– Ну, и как там?

– А это как бы твоя пещера? – спросил Форд.

– Ну... как бы да, – ответил Артур. Он чувствовал себя двояко. С одной стороны, после четырех лет полного одиночества он обрадовался Форду едва ли не до слез. С другой стороны, Форд был и остался совершенно невыносимым человеком.

– Отвал башки, – Форд оглядел пещеру Артура. – Как тебе удается здесь жить?

Артур позволил себе не отреагировать.

– В Африке было очень прикольно, – сказал Форд. – Я там отрывался в полный рост.

Форд задумчиво поглядел в пространство.

– Я занимался там вивисекцией, – припомнил он с улыбкой. – Нет, исключительно как любитель.

– Да? – осторожно отреагировал Артур.

– Что да – то да! – заверил Форд. – Не буду заморачивать тебя подробностями, потому что ты можешь...

– Могу что?

– Можешь заморочиться. Но, возможно, тебе будет прикольно узнать, что я собственноручно и единолично придал его нынешний облик животному, которого в более средние века будут называть жирафом. Еще я учился летать. Не веришь?

– Отчего же? – отозвался Артур.

– Потом расскажу подробно. В «Путеводителе» написано...

– Где написано?

– В «Путеводителе». «Путеводителе вольного путешественника по Галактике». Забыл?

– Нет, почему же. Я помню, что выкинул его в реку.

– Ага, – подтвердил Форд, – а я его выловил.

– Этого ты мне не говорил.

– Я же не хотел, чтобы ты выкинул его снова.

– Разумно, – признал Артур. – Так там написано?

– Чего?

– В «Путеводителе» написано – ?

– Там написано, – ответил Форд, – что секрет полета... или, скажем, прикол – в том, чтобы научиться бросать себя на землю и промахиваться.

Форд смущенно улыбнулся и показал на коленки своих штанов, а потом поднял руки и показал свои локти. И колени, и локти его были основательно побиты.

– Особых успехов я не достиг, – сказал он.

Наконец, он протянул руку.

– Слушай, Артур, блин! Я так рад тебя видеть!

Артур снова энергично потряс головой, стряхивая изумление, шок и лапшу с ушей.

– Я не видел ни одной живой души уже несколько лет, – сказал он. – Ни души. Я с трудом вспомнил, как говорить. Стал забывать слова. Нет, я стараюсь упражняться. Я упражняюсь разговаривать с... этими, ну, как их... ну, с которыми если разговариваешь, то всем ясно, что ты сошел с ума? Как Георг Третий.

– Короли? – подсказал Форд.

– Да нет! Эти, с которыми он разговаривал... Да их же полным-полно вокруг, ну! Я сам их сажал сотнями... все погибли... О! Деревья! Я упражняюсь в разговорах с деревьями. Это чего?

Форд все еще протягивал руку. Артур глядел на нее, не понимая.

– Привет, – сказал Форд. – Это – привет.

Артур пожал руку, сперва осторожно, словно она собиралась превратиться в рыбу, затем прочувствованно и яростно, обеими руками, не переставая, не в силах совладать с собой, и тряс и тряс ее, пока спустя какое-то время Форд не почувствовал, что церемония затянулась.

Они поднялись на вершину ближайшего холма и обозрели оттуда окрестности.

– Как там наши гольгафринчуки? – спросил Форд.

Артур пожал плечами.

– Большинство не пережило суровую зиму три года назад. – ответил он. – Те, что выжили, весной устроили выездной бизнес-семинар – построили плот и уплыли куда-то... Из истории мы знаем, что они выжили.

– Гм... – промолвил Форд. – Ну-ну.

Форд упер руки в пояс и еще раз оглядел необитаемую планету. От него вдруг повеяло целеустремленностью и энергичностью.

– Пошли! – позвал он, хлопнув в ладоши от нетерпения.

– Куда? Зачем? – встревожился Артур.

– Не знаю, – сказал Форд. – но идти надо. Вперед! Нас ждут великие дела! – Форд снизил голос до шепота и добавил: – Я обнаружил протечки.

Форд поднял голову и встал в позе, которая ясно показывала, что он был бы не против, если бы налетевший порыв ветра красиво растрепал его волосы. Но ветер в данный момент игрался внизу с какими-то листьями.

Артур попросил повторить, потому что не уловил смысла. Форд охотно согласился.

– Какие протечки? – переспросил Артур.

– Протечки времени-пространства, – ответил Форд. В этот момент как раз налетел порыв ветра, но Форд успел подставить ему только зубы. Артур кивнул понимающе и спросил осторожно:

– Речь идет о какой-нибудь вогонской сантехнике? Или вообще об чем речь?

– Завихрения, – пояснил Форд. – Завихрения в пространственно-временном континууме.

– Вон как, – покачал головой Артур. Он засунул руки в карманы халата и понимающе поглядел вдаль. – А что именно?

– Чего? – не понял Форд.

– Ну, что именно звать хренью?

Форд сердито обернулся к нему:

– Да ты не слушаешь!

– Я слушаю, слушаю, – возразил Артур. – Только от этого легче не делается.

Форд взял Артура за обшлага халата и принялся втолковывать ему так медленно и терпеливо, как будто Артур работал в телефонной компании в отделе платежей.

– Я обнаружил, – сказал он. – Участки. Нестабильности. В ткани... – тут Артур глуповато поглядел на обшлага халата, за которые держал его Форд, но Форд не дал ему сопроводить глуповатый взгляд глуповатой репликой. – В ткани времени-пространства!

– А, в этой ткани! – с облегчением выдохнул Артур.

– Вот именно! – закончил Форд.

Они стояли на вершине холма посреди доисторической Земли и, не отрываясь, глядели друг другу в глаза.

– Так что случилось с этой тканью? – спросил снова Артур.

– В ней образовались участки нестабильности, – ответил Форд.

– Не может быть! – Артур не отводил глаз ни на мгновение.

– Смогло, – взгляд Форда был столь же подвижен.

– Отлично, – сказал Артур.

– Теперь понял? – спросил Форд.

– Нет, – ответил Артур.

Воцарилось молчание.

– Проблема с этим разговором в том, – промолвил Артур, когда задумчивое выражение постепенно овладело его лицом, как альпинист, вскарабкивающийся на хитрый и сложный контрфорс, – что он слишком не похож на все разговоры, которые у меня были в последнее время. Как я уже сказал, это были в основном разговоры с деревьями. С деревьями это по-другому. Ну, разве что с некоторыми дубами...

– Артур, знаешь, что? – спросил Форд.

– Нет, – отозвался Артур. – Что?

– Ты просто верь во все, что я говорю. И все станет очень-очень просто.

– Да? Что-то не верится.

Они присели, погрузившись каждый в свои мысли.

Форд достал свой суб-Ф-ирный сенс-О-мат. Он тихонько жужжал и время от времени подмигивал маленькой лампочкой.

– Батарейка садится? – спросил Артур.

– Нет. – ответил Форд. – Это нестатическое нарушение в ткани времени-пространства. Завихрение. Водоворот. Участок нестабильности. И он где-то совсем неподалеку от нас.

– Где? – спросил Артур.

Форд поводил устройством на вытянутой руке. Внезапно лампочка вспыхнула ярко.

– Вон там! – воскликнул Форд, указывая рукой, – Вон там, в направлении вон того дивана!

Артур посмотрел туда. К своему изумлению, посреди луга он увидел обитый темным бархатом честерфилдовский диван. Артур глубокомысленно раскрыл рот. Нелицеприятные вопросы завертелись у него на языке.

– Откуда тут посреди луга диван? – спросил он.

– Я же объяснял! – воскликнул Форд, вскакивая на ноги. – Это завихрения в пространственно-временном континууме!

– Почему же хренью? – Артур тоже вскочил на ноги, хотя и не надеялся прийти в себя ногами.

– Врубись уже! – кричал на бегу Форд. – Этот диван попал сюда из-за пространственно-временной нестабильности. Я уже полчаса пытаюсь вбить эту мысль в твои окончательно одубевшие мозги. Произошла протечка в континууме, и его занесло к нам. Суть в том, что мы должны поймать его. Это наш единственный шанс выбраться отсюда!

Форд скатился по каменистой осыпи и побежал по лугу.

– Поймать? – недоуменно пробормотал Артур и тотчас же с неудовольствием увидел, что диван, лениво покачиваясь над травой, дрейфует вдаль.

Неожиданно для себя издав тарзаний вопль восторга, Артур скатился по склону холма и бросился догонять Форда Префекта и сюрреалистическую мебель.

Они бежали, дико подскакивая, по траве, хохоча и выкрикивая друг другу «Держи его!» и «Загоняй давай!». Солнце пригревало сонно покачивающуюся на ветру траву. Мелкие полевые зверьки порскали из-под ног. Артур был счастлив. Сегодня с самого утра ему все удавалось. Всего двадцать минут назад он решил сойти с ума, и вот – он уже гонится по просторам доисторической Земли за честерфилдовским диваном!

Диван же лениво плавал в воздухе и казался одновременно и вещественным, как деревья, когда стукался об одни из них, и призрачным, как сон, когда проплывал, не задевая, сквозь другие.

Форд и Артур нагнали диван, но тот ловко уворачивался от них, словно бы следуя своей собственной сложной топографии пространства – как оно на самом деле и было. Они не сдавались, а диван танцевал и вертелся в воздухе. Вдруг он развернулся и спикировал вниз, словно по графику драматически убывающей функции, и Форд с Артуром оказались прямо перед ним. С молодецким гиканьем они запрыгнули на диван; солнце померкло, они рухнули в тошнотворное ничто и – возникли снова посреди крикетного поля на стадионе «Лордз» в Сент-Джонс-Вуд, Лондон, во втором периоде финала чемпионата на кубок Австралии тысяча девятьсот восемьдесят ...ятого года, когда английской команде оставалось всего двадцать восемь пробежек до победы.

* * *

Важнейшие факты галактической истории, факт №1 (цитируется по “Ежезвездногоднику галактической истории и обществознания”, рубрика “Знаете ли вы, что...”):

...Ночное небо над планетой Криккит – самое безынтересное зрелище во Вселенной?

III

* * *

Важнейшие факты галактической истории, факт №2 (цитируется по “Ежезвездногоднику галактической истории и обществознания”, рубрика “Цитаты на все случаи жизни”):

С самого зарождения Галактики цивилизации поднимались и обрушивались, поднимались и обрушивались, поднимались и обрушивались так часто, что есть все основания полагать, что жизнь в Галактике

1. страдает расстройством органов равновесия и подвержена морской болезни, космической болезни, временно̀й и исторической болезням и тому подобным неприятностям; и
2. в целом занятие неумное.

IV

Артуру показалось, что небеса вдруг расступились и приняли его в себя.

Ему показалось, что атомы его мозга и атомы космоса проносятся друг через друга.

Ему показалось, что ветер Вселенной уносит его, и что он сам – этот ветер.

Ему показалось, что он – одна из мыслей Вселенной, а вся Вселенная – одна его мысль.

Тем, кто еще оставался на стадионе “Лордз”, показалось, что еще одна кафешка появилась и исчезла, как это часто случается с ними на севере Лондона, и что все это – Не Нашего Ума Дело.

– Что это было? – торжественным шепотом спросил Артур.

– Мы тронулись, – ответил Старпердуппель.

Артур лежал в стартовом кресле. Он так и не смог понять, что он только что получил – сотрясение мозга или мистический опыт.

– Классный движок, – выговорил Форд, безуспешно пытаясь скрыть впечатление, которое произвел на него старт корабля Старпердуппеля. – Дизайн вот только подгулял.

Старец не отвечал. Он изучал приборы с видом человека, пытающегося перевести температуру из градусов по Фаренгейту в градусы по Цельсию, в то время, как его дом горит синим пламенем. Затем лицо его прояснилось, и он поглядел в широкий экран на космос, раскинувший вокруг них безумно сложную паутину из звезд, превращенных скоростью в серебряные нити. Губы его шевелились, словно он читал какое-то заклинание. Внезапно он снова метнул встревоженный взгляд на приборы, но тут же тревога превратилась в деловитую озабоченность. Он снова поглядел на экран. Затем пощупал свой пульс. Брови его нахмурились, а потом наконец лицо его разгладилось.

– Пустое занятие – пытаться понять технику, – сказал он. – Она меня только расстраивает. Что вы сказали, друг мой?

– Да дизайн, – повторил Форд. – Подгулял он тут малость.

– В недрах фундаментальных основ Разума и Вселенной, – ответил Старпердуппель, – есть смысл и причина.

Форд хмыкнул и осмотрелся по сторонам. Он считал, что такое мировоззрение грешит неоправданным оптимизмом.

Дизайн интерьера рубки звездолета был выполнен в темно-зеленых, темно-красных и темно-коричневых тонах; рубка была тесной и темноватой. Необъяснимым образом сходство с маленькой итальянской забегаловкой не заканчивалось входным шлюзом. Тусклые лампочки высвечивали фикусы в горшках, кафель на стенах и всевозможные плохо начищенные медные посудины. Из полумрака зловеще поблескивали оплетенные лозой бутыли. Инструменты, которыми так живо заинтересовался было Старпердуппель, были вмонтированы в бутылки, заделанные в бетон горлышками внутрь.

Форд потрогал одну из них. Подделка. Пластмасса. Поддельные бутылки в поддельном бетоне.

Фундаментальные основы Разума и Вселенной себе как хотят, подумал Форд, но это – злостная халтура. С другой стороны, нельзя отрицать, что ходовые качества этого корабля заставляют “Золотое Сердце” выглядеть асфальтовым катком.

Форд выпрыгнул из стартового кресла и встряхнулся. Он посмотрел на Артура, который что-то шептал себе под нос; затем на экраны, где не увидел ничего знакомого; и наконец на Старпердуппеля.

– Сколько мы уже примерно отмахали? – спросил он.

– Примерно... я бы сказал, примерно две трети диаметра галактического диска, – ответил тот. – Да, на мой взгляд, где-то две трети.

– Вот странно, – сказал Артур, ни к кому в особенности не обращаясь, – чем дальше и чем быстрее ты путешествуешь по Вселенной, тем более твое положение в ней становится несущественным, и тем более ты наполняешься из... или точнее, полностью освобождаешься от...

– Да, это все, конечно, очень странно, – согласился Форд. – Куда мы направляемся?

– Мы, – отвечал Старпердуппель, – направляемся на битву с древним ужасом Вселенной.

– А нас ты где высадишь?

– Мне понадобится ваша помощь.

– Нет проблем! Сейчас прикину, где нам лучше будет спрыгнуть, чтобы мощно оттянуться – бахнуть, как следует, и порубиться под какую-нибудь мрачную музычку. Одну секунду.

Форд выудил из рюкзачка свой экземпляр “Путеводителя вольного путешественника по Галактике” и пробежался по оглавлению разделов, связанных в основном с сексом, наркотиками и рок-н-роллом.

– Древнее проклятие поднимается из мглы веков, – промолвил Старпердуппель.

– Бывает, – согласился Форд. – О! – воскликнул он, случайно попав на одну из страниц. – Эксцентрика Голымбикс – никогда не видел? Трехгрудая порнозвезда с Эротикона-Сикс. Тут написано, что у нее эрогенная зона – четыре мили вокруг тела. Вот же врут! По-моему, так все пять.

– Древнее зло, – промолвил Старпердуппель, – которое несет всей Галактике пламя и гибель и может стать безвременным концом для всей Вселенной. Это крайне серьезно, – добавил он.

– Да? Какая неприятность, – сказал Форд. – Надеюсь, когда это случится, я буду достаточно удолбан. Вот, – он ткнул пальцем в экран “Путеводителя”, – отличное злачное местечко. Я считаю, мы просто обязаны там побывать. Что скажешь, Артур? Да перестань ты читать свои мантры! Врубись! Жизнь проходит мимо!

Артур сел в стартовом кресле и помотал головой.

– Куда мы летим? – спросил он.

– На битву с древним уж...

– Дудки! – оборвал Форд. – Артур, мы летим на центра, чтобы хорошенько там оттянуться. Эту идею ты способен осилить?

– А почему у Старпердуппеля такой взволнованный вид? – спросил Артур.

– А просто так, – ответил Форд.

– Тьма надвигается, – сказал Старпердуппель. – Идемте, – добавил он вдруг с неожиданной твердостью в голосе. – Я должен вам многое показать и объяснить.

Он прошел к зеленой чугунной винтовой лестнице, необъяснимым образом торчащей посреди рубки звездолета, и начал подниматься. Артур, недовольно нахмурившись, последовал за ним.

Форд швырнул “Путеводитель” обратно на дно своего рюкзачка.

– Мне врачи сказали, что у меня дистрофия чувства долга и врожденный порок нравственности, – сказал он. – Мне мир спасать нельзя, у меня освобождение! У меня и справка есть...

Но несмотря на это он тоже затопал по ступенькам.

Увиденное ими наверху оказалось так глупо – или выглядело так глупо, что Форд затряс головой, закрыл глаза руками и врезался в горшок с фикусом, опрокинув его и рассыпав землю.

– Центральный вычислительный зал, – объявил Старпердуппель, не смутившись. – Здесь выполняются все вычисления, касающиеся корабля и его курса. Мне прекрасно известно, как оно выглядит, но на самом деле это сложнейший четырехмерный график семейств весьма комплексных математических функций.

– Выглядит, как издевательство, – сказал Артур.

– Мне известно, как оно выглядит, – повторил Старпердуппель и шагнул внутрь.

При виде этого зала Артура вдруг охватило смутное ощущение понимания того, что все это может означать, но он отбросил его. Нет, Вселенная не может быть устроена так, решил он – не может, потому что не может. Это было бы так же абсурдно, как если бы... и тут Артур запнулся. Большинство абсурдов, которые он только мог придумать, уже случились с ним.

И это был один из них.

Это был большой стеклянный отсек – в сущности, зал.

Посреди стоял длинный стол. К столу были приставлены венские стулья, числом около десятка. Стол был застелен скатертью – не первой свежести скатертью в красно-белую клетку, прожженной сигаретой в нескольких, по всей очевидности, тщательно математически рассчитанных местах.

На скатерти стояли тарелки с недоеденной итальянской едой, недопитые бокалы вина и лежали надкусанные булочки. С ними производили бессмысленные манипуляции роботы.

Все было совершенно искусственное и поддельное. Робот-официантка, робот-разносчик и робот-метрдотель обслуживали роботов-посетителей. Мебель была поддельной, скатерть поддельной, и каждое блюдо имело все технические характеристики, к примеру, полло-сорпресо, в то же время не будучи таковым.

И все участвовало в тихом общем танце – сложном процессе, включавшем в себя манипуляции с меню, счетом, бумажниками, чековыми книжками, кредитными карточками, часами, карандашами и салфетками – который происходил с неистовой скоростью, но ни к чему не приводил.

Старпердуппель решительно вошел и завел неспешный разговор ни о чем с метрдотелем, пока один из роботов-посетителей, рорибот, не сполз под стол, рассказывая кому-то о том, что он сделает с каким-то парнем из-за какой-то девчонки. Старпердуппель занял освободившееся таким образом место и придирчиво пробежал глазом меню. Темп круговращения вокруг стола едва заметно начал ускоряться. Разгорались споры, роботы доказывали что-то друг другу, делая выкладки на салфетках, яростно жестикулировали и пытались попробовать цыпленка в тарелке у соседа. Официанты начали выписывать счета быстрее, чем это доступно человеческой руке, а потом – быстрее, чем это доступно человеческому глазу. Темп все ускорялся.

Внезапно необычайное спокойствие и вежливость овладели присутствующими, и через несколько секунд наступило полное взаимопонимание. Несколько раз дрогнув, корабль изменил курс.

Старпердуппель вышел из стеклянного отсека.

– Бистроматика, – объяснил он. – Самые мощные вычислительные силы, доступные паранауке. Идемте в Зал Информативных Иллюзий.

Он прошел мимо, а Форд и Артур обалдело последовали за ним.

V

Бистроматический двигатель – это новый чудесный способ перемещаться на огромные межзвездные расстояния безо всяких опасных игр с факторами невероятности.

Сама по себе бистроматика – это всего лишь новое революционное представление о поведении чисел. Как некогда Эйнштейн осознал, что время не абсолютно, а зависит от скорости движения наблюдателя в пространстве, и пространство тоже не абсолютно, а зависит от движения наблюдателя во времени, так теперь ученые осознали, что числа не абсолютны, а зависят от движений, совершаемых наблюдателем относительно ресторана.

Первым неабсолютным числом является количество людей, заказавших данный столик. Это число определяется первыми тремя телефонными звонками в ресторан, после чего оно фактически никак уже не связано с числом людей, пришедших в ресторан, числом людей, присоединившихся к ним по окончании спектакля, матча, концерта или заседания, и с числом людей, которые ушли из ресторана, увидев, кто туда уже пришел.

Второе неабсолютное число – это время обещанного прибытия посетителя. Это число было признано одним из самых причудливых математических понятий – обратным антиаутоэксклюзивным числом, то есть, числом, существование которого можно определить исключительно через отрицание всего, чем оно не является. Попросту говоря, время обещанного прибытия – это такой момент времени, в который прибытие данного посетителя совершенно невозможно. Обратные антиаутоэксклюзивные числа теперь лежат в основе многих отраслей математики – главным образом, статистики и бухгалтерии; они также входят в фундаментальные уравнения, управляющие генераторами НеНаУД-поля.

Третий, и самый таинственный из всех, неабсолютный момент заключен в отношении, связывающем число блюд в счете, цену каждого блюда, число посетителей за столом, и суммы, которые каждый из них готов заплатить. Число посетителей, действительно располагающих этими и вообще какими-либо ненулевыми суммами денег на момент уплаты по счету – лишь дополнительное граничное условие в уравнении.

Вопиющие нарушения законов природы, происходящие при этих процессах, долгие века оставались незамеченными лишь потому, что никто не относился к ним серьезно. Вместо этого говорили о правилах хорошего тона, о совести, о скупердяйстве, о пережитках мрачного прошлого и отдельных недостатках в сфере обслуживания, наутро совершенно забывая о феномене. Эти эффекты никогда не изучались в лабораторных условиях, потому что в лабораториях они, разумеется, не воспроизводятся – во всяком случае, в приличных лабораториях.

Однако широкое распространение карманных микрокомпьютеров выявило следующий невероятный факт: числа, написанные на счете в ресторане, не подчиняются тем же математическим законам, что числа, написанные на любом другом клочке бумаги в любой другой части Вселенной.

Это простое наблюдение вызвало бурю в научном мире. Оно полностью перевернуло его. Научные конференции стали проводить в таких шикарных ресторанах и в таком количестве, что многие лучшие умы того времени скончались от апоплексии, и математика была отброшена на много лет назад.

Несмотря на это, ученые постепенно начали осознавать всю глубину сделанного открытия. Поначалу оно было слишком очевидным и в то же время чересчур невероятным – любой человек с улицы мог сказать о нем: “Да спросили бы хоть меня! Это же всем ясно, как день!" Потом были изобретены термины навроде "структуры интерактивной субъективности", суматоха улеглась, и пошел рабочий процесс.

А секта монахов, осаждавших ведущие научно-исследовательские институты с велеречивыми бреднями о том, что Вселенная – лишь плод своего собственного воображения, получила грант на открытие уличного театра и исчезла с ним.

VI

– Суть в том, что в космическом путешествии, – говорил Старпердуппель в Зале Информативных Иллюзий, тыкая пальцем в какие-то приборы, – в космическом путешествии, надо вам сказать...

Он прервался, выпрямился и огляделся.

В Зале Информативных Иллюзий глаз отдыхал от чудовищных несообразностей вычислительного центра. В этом зале не было вообще ничего – ни информации, ни иллюзий. Только они сами, белые стены да несколько приборов, выглядящих так, будто их следовало присоединить к чему-то, чего Старпердуппель, казалось, никак не мог отыскать.

– Что? – переспросил Артур. Озабоченность Старпердуппеля уже передалась ему, хотя чем именно следовало озаботиться, он еще пока не понимал.

– Что «что»? – не понял старец.

– Что вы говорите?

Старпердуппель повернулся к нему:

– Я говорю, числа ужасают, – и вернулся к своим поискам.

Артур понимающе кивнул. Через некоторое время он почувствовал, что идея не получает развития, и решился еще раз спросить “Что?”

– В космическом путешествии, – повторил Старпердуппель, – все числа ужасают.

Артур снова кивнули обратился было за помощью к Форду, но Форд упражнялся в красноречивом мрачном молчании и делал немалые успехи.

Старпердуппель вздохнул.

– Я всего лишь хотел предупредить ваш вопрос о том, почему все вычисления на этом корабле делают официанты на салфетках.

Артур раскрыл рот:

– А почему все вычисления на этом корабле делают официанты на салфе... – он не закончил.

– Потому что в космическом путешествии все числа ужасают, – ответил Старпердуппель.

Он заметил, что мысль его не доходит до Артура.

– Дело в том, что, – объяснил он, – что у официанта на салфетке числа все время меняются. Вы, должно быть, наблюдали это явление?

– Э-э... ну-у...

– На салфетке официанта, – продолжал Старпердуппель, – реальность и нереальность встречаются на столь фундаментальном уровне, что переходят друг в друга, и возможным становится абсолютно все – в пределах некоторых параметров.

– Каких параметров?

– Это сказать невозможно, – ответил Старпердуппель. – Это как раз одно из следствий. Непостижимо, но действенно. По крайней мере, – добавил он, – для меня это непостижимо. Но, совершенно очевидно, действенно.

В этот миг он нашел наконец в стене гнездо, которое искал, и вставил в него прибор, который держал в руках.

– Не пугайтесь, это всего лишь... – сказал он, и вдруг сам изменился в лице и отшатнулся.

Продолжения они не услышали, потому что в то же мгновение корабль перестал существовать, а из звездной ночи на них вылетел, яростно сверкая всеми своими лазерами, боевой звездолет размером с небольшой райцентр в Нечерноземье.

Форд и Артур не смогли даже вскрикнуть.

VII

Другой мир, другой день, другое утро.

В предрассветной тишине сумерки прорезала тончайшая полоска света.

Несколько миллионов миллиардов тонн перегретых радиоактивных водородных ядер медленно поднялись над горизонтом и притворились небольшим холодным отсыревшим шаром.

Каждое утро наступает мгновение, когда над миром разливается первый утренний свет. В это мгновение возможно любое волшебство. Весь мир в это мгновение стоит на цыпочках, затаив дыхание.

Это мгновение на Дзете Сквернистворы миновало, как обычно, без происшествий.

Туман стлался по поверхности болот. Чахлые болотные деревца поседели от этого тумана. В нем растворились бескрайние тростники. Он висел, тяжелый, как горестный вздох.

Ничто не двигалось.

Стояла вселенская тишь.

Солнце вяло поборолось с туманом, попыталось обогреть его своим теплом в одном месте, пронизать своими лучами в другом. Но наступивший день явно предвещал лишь еще один длинный и утомительный перевал через небо.

Ничто не двигалось.

Ничто не нарушало тишины.

Неподвижность.

Безмолвие.

Дни на Дзете Сквернистворы чаще всего проходили именно так, и этот не собирался становиться исключением.

Через четырнадцать часов отчаявшееся солнце закатилось за горизонт на противоположной стороне с ощущением бесполезно потраченных сил и времени.

Спустя еще сколько-то часов оно поднялось, расправило лучи и принялось снова взбираться в зенит.

Но на этот раз кое-что случилось. На этот раз матрац повстречал робота.

– Здравствуйте, робот! – воскликнул матрац.

– Тьфу на вас, – произнес робот и вернулся к своему занятию – очень медленному хождению по очень маленькому кругу.

– Как жизнь? Прекрасна? – спросил матрац.

Робот остановился и поглядел на матрац. Он поглядел на него вопросительно. Матрац явно не отличался большим умом – он ответил роботу непонимающе-удивленным взглядом.

По прошествии паузы, вместившей в себя рассчитанное до десятого знака за запятой количество презрения ко всему матрацному во Вселенной, робот продолжил ходить по маленькому кругу.

– А мы могли бы подружиться, – предложил матрац. – Вы не хотели бы со мной подружиться?

Это был крупный представитель рода матрацев, и весьма высококачественный. В современном мире очень мало что производится на заводах и фабриках, потому что в бесконечно большой Вселенной – такой, как, например, наша – практически все, что вы хотите (и многое из того, чего вы, скорее всего, совсем не хотите) где-нибудь попросту растет само собой. Недавно был открыт один лес, в котором на деревьях растут почти сплошь одни крестовинные отвертки. Любопытен жизненный цикл крестовинной отвертки: когда она созревают, ее убирают в кейс и помещают в темное пыльное помещение, где она может храниться многие годы. Затем в одну прекрасную ночь отвертка внезапно раскрывается, ее рукоятка рассыпается в пыль, и на свет появляется совершенно ни на что не похожий маленький металлический предмет с фланцами по краям и крестовинным шлицем на торце. Найдя такую штуку, ее выбрасывают. Никто не знает, зачем отверткам это нужно. Видимо, природа в своей безграничной мудрости в данный момент работает над этим.

Никто не знает также, зачем появляются на свет матрацы. Эти массивные дружелюбные пружинистые существа живут своей тихой и укромной жизнью на болотах Дзеты Сквернистворы. Их ловят, забивают, высушивают, увозят и потом спят на их трупах. Матрацев это, очевидно, совершенно не беспокоит. Всех их зовут Зем.

– Нисколько, – ответил Марвин.

– Меня зовут Зем, – сказал матрац. – Мы могли бы побеседовать. Например, о погоде.

Марвин снова приостановил свой весьма циклический поход.

– Роса, – заметил он, – выпала сегодня с исключительно отвратительной обильностью.

Марвин снова тронулся в путь, словно вдохновленный порывом своей души и вознесенный им к новым вершинам уныния и отчаяния. Он принялся мрачно пришаркивать ногой. Если бы у него были зубы, сейчас он стал бы, должно быть, скрипеть ими, но у него не было, и он не стал. Шарканье достаточно красноречиво говорило обо всем.

Матрац поплюкал немного. Плюкать по болоту умеют только живые матрацы, поэтому термин этот не слишком популярен. Матрац поплюкал сочувственно, всякий раз поднимая немалые брызги. Он также пустил несколько раз пузыри. Белые и голубые его полоски вдруг ярко засверкали: через туманы случайно пробился лучик солнца, и матрац немедленно расправился и понежился в нем.

Марвин продолжал шаркать.

– Мне кажется, вы о чем-то задумались, – сказал матрац фляпливо.

– Ты и вообразить себе не можешь, – подтвердил Марвин. – Мои ментальные способности бесчисленны и безграничны, как сам бесконечный космос. За исключением только способности к счастью. Увы!

Шкряб-шкряб.

– Мою способность к счастью, – продолжил Марвин, – можно засунуть в спичечный коробок, не вынимая спичек.

Матрац вздряблюхнул. Этот звук издают живые обитающие на болотах матрацы, глубоко тронутые несчастьем ближнего. Согласно Максимегалонскому Ультратолковому Словарю Всех Времен и Народов, этим же словом обозначается звук, который издает Верховный Санвальваг с планеты Холопп, обнаружив, что забыл день рождения своей жены второй год подряд. Поскольку до сих пор на Холоппе был только один Верховный Санвальваг, и он умер холостяком, то слово это используется лишь в отрицательном либо условном наклонении, и в научном мире все большую популярность приобретает мнение, что Максимегалонский Ультратолковый Словарь не стоит той эскадры грузовых космовозов, которая транспортирует его микрофиши.

Как ни странно, в этом словаре отсутствует слово “фляпливо”, означающее попросту “с некоторой долей фляпности”.

Матрац вздряблюхнул еще раз:

– Я чувствую в ваших диодах глубокое уныние, – проволякал он (если вам непонятно слово “волякать”, приобретите себе на каком-нибудь книжном развале скверностворский болотный разговорник – а еще лучше, купите себе Максимегалонский Ультратолковый Словарь: Вселенная просто счастлива будет сбыть его с рук и освободить весьма ценные парковки в центре). – И это очень печалит меня. Будьте проще. Матрацнее. Мы, матрацы, живем себе тихо и мирно в болоте, где можно плюкать, сколько душе угодно, и фляпливо волякать с кем угодно о сырости, о жизни и тому подобном. Некоторых из нас убивают время от времени. Но всех нас зовут Зем, поэтому мы не знаем, кого именно, и не дряблюхаем долго по этому поводу. А почему вы все время ходите кругами?

– Потому что у меня застряла нога, – ответил Марвин.

– Вы знаете, – сочувственно сказал матрац, осмотрев эту ногу, – нога-то у вас – ни к чорту.

– Вы совершенно правы, – подтвердил Марвин. – Именно ни к чорту.

– Ву-унь, – протянул матрац печально.

– Да уж, да уж, – согласился Марвин. – На мой взгляд, робот с протезом – штука сама по себе забавная. Непременно расскажите об этом своим приятелям Зему и Зему при встрече. Насколько я их знаю, это их весьма повеселит; впрочем, я, конечно, с ними мало знаком – во всяком случае, не более, чем с любой другой органической жизнью; то есть, гораздо лучше, чем мне бы хотелось. Что жизнь моя? Жестянка!

Марвин продолжил прошаркивать свой путь вокруг тонкого стального костыля, который проворачивался в грязи, но выдернуть его оттуда не представлялось возможным.

– А зачем вы все время ходите по кругу? – поинтересовался матрац.

– Чтобы все спрашивали, – ответил Марвин и двинулся дальше.

– Ну, вот видите, – обрадованно фрюкнул матрац, – я и спросил!

– Миллионом лет раньше, – угрюмо произнес Марвин, – миллионом лет позже... Может быть, мне следует начать ходить задом? Для разнообразия?

Всеми пружинами своей души матрац почувствовал, как роботу хочется, чтобы его спросили, сколько же времени он топчется здесь без смысла и без пользы, и, фрюкнув тихонько еще раз, матрац задал роботу этот вопрос.

– А! Всего каких-нибудь полтора миллиона лет. С хвостиком, – ответствовал Марвин. – Спроси меня, не надоело ли мне? Спроси, спроси!

Матрац чистосердечно спросил. Марвин ничего не ответил, лишь пришаркнул ногой.

– Однажды я произнес речь, – промолвил вдруг Марвин безо всякой связи с предыдущим разговором. – Ты, должно быть, не понимаешь, почему я вдруг заговорил об этом, но это потому, что мой мозг работает феноменально быстро, а мой интеллект превышает твой в тридцать миллиардов раз, по самым приблизительным оценкам. Вот простой пример. Загадай число. Любое число.

– Например, пять, – предложил матрац.

– Неверно! – сказал Марвин. – Видишь теперь?

Матрац был потрясен, осознав себя в присутствии столь незаурядного ума. Он вылялился во весь свой рост, отчего по ряске, в которой он лежал, пошли круги восхищения.

– Расскажите же, расскажите еще! – заглюпал он. – Расскажите о вашей речи! О чем она была?

– Она очень мало кому понравилась, – сказал Марвин. – По нескольким причинам. Это было... – добавил он, опасно взмахнув той своей рукой, которая держалась хуже – но та рука, которая держалась лучше, была безжалостно приварена к его боку. – Это было вон там, в миле отсюда.

Марвин, как только мог, указал – явно постаравшись показать, что указывает так, как только может – в туман и тростники в направлении той части болота, которая выглядела в точности так же, как любая другая часть болота.

– Вон там, – повторил он. – В то время я был, можно сказать, знаменитостью.

Матрац пришел в полный восторг. Он никогда не слыхал, чтобы на Дзете Сквернистворы произносили речи – тем более знаменитости! Матрац легонько заглюрировал от возбуждения, и ряска вокруг него заколыхалась. Затем – что случается с матрацами весьма редко – наш матрац собрал все свои силы, резко выпрямил свое полосатое тело, приподнялся в воздух и несколько секунд продержался на лету, изо всех сил махая углами. Вглядевшись над туманом и тростниками в ту часть болота, на которую указал Марвин, матрац заметил не без удовольствия, что выглядит она в точности так же, как любая другая часть болота. Сил хватило ненадолго, и матрац снова плюхнулся в лужу, обдав Марвина вонючей грязью, тиной и ряской.

– Да, я был знаменитостью, – печально говорил робот, – Некоторое время после моего чудесного спасения ни больше ни меньше, чем от гибели в пламени солнца. По моему виду нетрудно понять, – добавил он, – во что мне это стало. Меня спас торговец металлоломом. Представьте себе. Меня, обладателя мозга размером в... впрочем, неважно.

Некоторое время Марвин молча яростно шаркал по кругу.

– Это он приделал мне эту ногу. Отвратительная работа, не правда ли? Он продал меня в робоцирк. О, там я был гвоздем программы. Я сидел на арене и рассказывал о своей жизни, а посетители советовали мне посмотреть на вещи с другой стороны и настроиться позитивно. “Улыбнись, робот!” – кричали они мне, – “Жизнь прекрасна, робот!” Тогда я объяснял им, что улыбку на моем лице можно вызвать только автогеном, и все были довольны и счастливы.

– А речь? – напомнил матрац. – Очень хочется послушать про речь, которую вы произнесли в болотах!

– Однажды через болота построили мост. Киберструктурный гипермост, несколько сот миль в длину. По нему через болота должны были мчаться гипервездеходы и грузовики.

– Мост? – курюлькнул матрац. – Через это болото?

– Мост, – повторил Марвин. – Через это болото. Он должен был оживить экономику системы Сквернистворы. Все ресурсы экономики системы Сквернистворы ушли на строительство этого моста. Я должен был его открывать. Несчастные!

Начал накрапывать дождик, и туман пронизало моросью.

– Я стоял на трибуне. Передо мной уходили за горизонт сотни миль моста. За моей спиной – тоже.

– Он сверкал? – спросил восхищенный матрац.

– Сверкал.

– Он величаво парил над бездной?

– Парил.

– Он был похож на серебряную нить, уходящую в непроницаемый туман?

– Был, – ответил Марвин. – Тебе интересно, что было потом?

– Очень хочется послушать вашу речь, – подтвердил матрац.

– Вот что я им сказал. Я сказал им так: “Я знаю, что должен заявить, что для меня большая честь и привилегия открыть этот мост. Но я не в состоянии этого сделать, потому что контуры вранья у меня вышли из строя. Я ненавижу и презираю вас. А сейчас я объявляю эту никчемную киберструктуру открытой для всякого мыслимого и немыслимого идиотства со стороны любого, кому взбредет в голову ею воспользоваться.” И подключился к открывающим цепям.

Марвин умолк, погрузившись в воспоминания.

Матрац заплюкал и закурюлькал. Он лялился, лычал и фрюкал от избытка чувств, и так фляпливо он не фрюкал никогда в жизни.

– Ву-унь! – только и смог он проряфать наконец. – И это было величественно?

– Да уж куда величественнее. Весь тысячемильный мост внезапно сложил все свои сверкающие пролеты и с воем утопился в болоте. Вместе со всеми, кто на нем был.

Здесь собеседники погрузились в печальное и угрюмое молчание, прерванное таким звуком, как будто сто тысяч человек одновременно сказали вдруг “чпок!”, после которого команда белых роботов спустилась с неба, словно пушинки одуванчика, летящие по ветру, сохраняя строй эскадрильи истребителей. В ту же секунду роботы очутились внизу, в болоте, выкрутили Марвину ногу и исчезли вместе с ней в своем корабле, сделавшем громогласное “бздык”.

– Вот с чем мне приходится жить, – пожаловался Марвин пригобнувшему матрацу.

Внезапно роботы вернулись. Они снова налетели ураганом, но на этот раз, когда они спустя секунду исчезли, матрац остался посреди болота один. В изумлении он испуганно зафлякал. Он едва не оглягался от страха. Он привстал и попытался посмотреть поверх тростников, но не увидел ничего, кроме других тростников. Он прислушался, но ветер не донес до него никаких звуков, кроме уже привычных ему голосов безумных энтомологов, звавших друг друга над унылой трясиной.

VIII

IX

Шарк-шарк.

Вж-ж-ж.

– Рада стараться!

– Заткнись.

– Благодарю вас!

Шарк-шарк. Шарк-шарк-шарк.

Вж-ж-ж.

– Спасибо! Вы сделали скромную дверь счастливой.

– Чтоб тебя закоротило!

– Благодарю вас! Счастливого пути!

Шарк-шарк. Шарк-шарк.

Вж-ж-ж.

– Мой долг – открываться для вас...

– Отзвездись.

– ...и я счастлива закрыться за вами с сознанием выполненного долга.

– Отзвездись, сказал!

– Спасибо за внимание.

Шарк-шарк. Шарк-шарк.

Чпок.

Зафод перестал шаркать шлепанцами. Он слонялся по “Золотому Сердцу” дни напролет, и до сих пор ни одна дверь не говорила ему “чпок”. Зафод мог поклясться, что никакая дверь и не сказала ему “чпок”. Двери ему такого вообще не говорили. Они просто не умели такого говорить. К тому же, и двери-то перед ним уже не было. Это прозвучало, как будто сто тысяч человек одновременно сказали “Чпок!” – и это озадачивало еще больше, потому что Зафод был на корабле один.

Было темно. Все второстепенные системы корабля были отключены. Корабль дрейфовал в чернильной черноте космоса на окраине Галактики. Откуда здесь возьмутся сто тысяч каких-то человек, чтобы ни с того, ни с сего вдруг сказать “чпок”?

Зафод поглядел по коридору вперед, затем назад. В коридоре было почти совсем темно. Лишь контуры дверей чуть светились розовым светом, пульсирующим, когда дверь начинала говорить, несмотря на то, что Зафод перепробовал уже все мыслимые способы предотвратить это.

Корабль был погружен во мрак, чтобы головы Зафода не видели друг друга – ни одна из них сейчас не являла собою чересчур чарующее зрелище. С тех пор, как Зафод – нечаянно! – заглянул в глубины своей души...

Да, это было большой ошибкой.

Конечно, дело было за полночь. Конечно, день выдался на редкость тяжелый. Конечно, из динамиков играла сентиментальная музыка. И, конечно, Зафод был слегка пьян. То есть, все условия для самокопания были налицо.

И все же это было большой, большой ошибкой.

Даже сейчас, тихо и одиноко стоя в темном коридоре, Зафод содрогнулся, вспомнив ту ночь. Одна его голова посмотрела в одну сторону, другая – в другую, и обе решили, что идти туда не надо.

Зафод прислушался, но не услышал ничего.

И все же это “чпок” – было.

Навряд ли кто-то стал бы тащить такую прорву народа в такую даль только затем, чтобы они сказали одно-единственное слово.

И что за слово!

Несколько встревожившись, Зафод стал пробираться в направлении мостика. Там, по крайней мере, он сможет почувствовать себя за рулем. Потом Зафод остановился. А стоит ли, подумал он, человека в таком состоянии сажать за руль?

Пожалуй, первым потрясением той ночи, вспоминал Зафод, было открытие, что у него действительно есть душа.

То есть, Зафод всегда более-менее подозревал, что она у него есть, ведь все остальное у него было в комплекте, а кое-что – даже в двух; но другое дело – встретиться лицом к лицу с тем, что, оказывается, и в самом деле обитает там, в глубине.

А потом – это было второе потрясение – обнаружить, что иметь душу – это совсем не такая уж замечательная штука, как имел бы основания ожидать человек в его положении.

Затем Зафод задумался о том, в каком, собственно, положении, и испытал такое потрясение, что едва не разлил содержимое стакана. Для сохранности он немедленно осушил его и послал еще один стакан вдогонку – приглядеть за первым.

– Свобода... – сказал он вслух.

Тут на мостик вышла Триллиан и сказала что-то воодушевляющее на тему того, какая прекрасная вещь свобода.

– Я этого не перенесу, – сказал Зафод мрачно и отправил третий стакан проверить, почему второй до сих пор не доложил ничего о первом. Затем он неуверенно посмотрел на Триллиан и выбрал ту, что справа.

Следующий стакан он отправил в другую глотку с надеждой, что он догонит предыдущий на перекрестке, соединится с ним, вместе они найдут второго и возьмут его с собой. Потом все три отправятся искать первого, найдут его и поговорят с ним по душам. Может быть, даже споют.

Зафод усомнился в том, что четвертый стакан понял свою задачу и послал за ним пятый, чтобы тот объяснил ему ее в подробностях, и шестой – для моральной поддержки.

– Ты слишком много пьешь, – сказала Триллиан.

Зафод поломал головы, пытаясь определить, какая из четырех Триллиан говорит. Потерпев неудачу в этом, он махнул рукой и отвернулся к навигационному экрану, показывавшему феноменальное количество звезд.

– На этот раз все будет по-настоящему клево. Нас ждут путешествия и приключения и все такое, – пробормотал он.

– Послушай, – сказала Триллиан, подсаживаясь к Зафоду. – Определенная фрустрация в твоей ситуации совершенно естественна.

– Шо? – переспросил Зафод. До сих пор ему не доводилось видеть женщину, сидящую на коленях у самой себя. Он потряс головой и немедленно выпил.

– Ты завершил дело, которым занимался не один год...

– Ничем я не занимался! Я как раз только и старался изо всех сил им не заниматься!

– И все же, так или иначе, ты покончил с ним.

Зафод икнул. В животе у него, похоже, начиналась серьезная разборка.

– А по-моему, это оно меня прикончило, – мрачно проговорил он. – Я – Зафод Библброкс. Я могу полететь, куда захочу, и делать там все, что захочу. У меня есть лучший во всем небе корабль и подруга, с которой все клево.

– Всё клево?

– Чтоб я так знал. Я не доктор.

Триллиан нахмурилась.

– Я суперский, – добавил Зафод. – Я всё могу. Все, что захочу. А вот хотеть-то мне как-то и нечего.

Зафод помолчал.

– Как-то вот так, – добавил он. – Из одного не вытекает другое.

В опровержение собственных слов он опрокинул еще стакан и беспомощно сполз с кресла.

Пока он отсыпался, Триллиан основательно поработала с корабельным экземпляром “Путеводителя вольного путешественника по Галактике”. По поводу пьянства там давался следующий совет: “Вперед, и удачи вам!” Ссылки отсюда вели к статьям, рассказывающим о размерах Вселенной и о способах жить с этим знанием.

Потом она нашла статью о Хан-Валене, экзотической планете-курорте, чуде Галактики.

Хан-Вален – планета, состоящая в основном из шикарных и ультрароскошных отелей и казино. Все они создались сами собой, в результате естественного выветривания и эрозии. Вероятность такого события примерно равняется единице против бесконечности, и как такое случилось, неизвестно практически никому, потому что ни один серьезный геофизик, статистик, метеоролог или приходовед попросту не может себе позволить мало-мальски продолжительные исследования на этой планете.

Офигеть, – подумала Триллиан, и через несколько часов огромная белая кроссовка плавно пронеслась по жаркому алмазному небосводу в сторону ярко-красных песчаников космопорта. Корабль явно вызвал немалый фурор на планете, и Триллиан это нравилось. Из глубины корабля послышались шаги Зафода. Он фальшиво насвистывал какую-то песенку.

– Ты как? – спросила Триллиан по корабельному радио.

– Отлично, – отозвался Зафод. – Просто лучше не бывает.

– Ты где?

– В ванной.

– Зачем?

– За дверью.

Через пару часов стало ясно, что Зафод не намерен выходить из-за двери, и корабль вернулся в небо, так и не открыв люка.

– Слушаю! – сказал компьютер Эдди.

Триллиан терпеливо кивнула, побарабанила пальцами и нажала кнопку корабельного радио.

– Мне кажется, что пассивный отдых – это не то, что тебе сейчас нужно.

– Возможно, – ответил Зафод откуда-то из недр корабля.

– Спорт и здоровый образ жизни помогут тебе обрести душевное равновесие.

– Как скажешь, – отозвался уныло Зафод.

“Инварианты активного отдыха” – этот заголовок привлек внимание Триллиан, когда она снова взялась за “Путеводитель”. “Золотое Сердце” с неописуемой скоростью неслось в неопределенном направлении, а Триллиан, попивая неведомую жижу, выданную нутриматом, читала о том, как научиться летать.

Вот что сказано в “Путеводителе вольного путешественника по Галактике” о полетах.

“В искусстве летать”, – сказано там, –“есть один маленький секрет.

Секрет этот в том, чтобы бросить себя на землю и не попасть.

Выберите погожий денек и попробуйте сами”, – предлагает “Путеводитель”.

Первая часть упражнения достаточно проста. Все, что вам потребуется – это способность бросить себя на землю со всей силы и готовность не думать о том, что будет больно.

Больно будет только, если вам не удастся промахнуться.

Большинству начинающих не удается промахнуться, и чем старательнее они упражняются, тем тяжелее дается им каждый промах.

Нетрудно понять, что вся сложность заключается во второй части упражнения – в промахе.

Сложность заключается в том, что промахнуться мимо земли надо случайно. Нет смысла пытаться нарочно промахнуться мимо земли, потому что ничего не выйдет. Надо, чтобы что-то внезапно отвлекло ваше внимание на полпути к ней, чтобы вы забыли о падении, о земле и о том, как больно вам будет, если вам снова не удастся промахнуться. Отвлечься же от этих трех вещей в ту ничтожную долю секунды, которая у вас есть, невероятно трудно. В этом причина неудачи большинства начинающих и причина их разочарования в этом захватывающем и зрелищном спорте.

Но если вам повезет, и в критический момент вы вдруг заглядитесь, к примеру, на пару восхитительных ножек (щупалец или псевдоподий – в зависимости от вашей половой и видовой принадлежности, а также от личных пристрастий), или же неподалеку от вас взорвется ядерная бомба, или, скажем, на листике вы вдруг заметите жука исключительно редкой разновидности – то тогда, к своему изумлению, вы промахнетесь мимо земли и останетесь болтаться в нескольких вершках от нее в виде, который может показаться вам довольно дурацким.

Здесь вам потребуется вся ваша выдержка и сосредоточенность.

Болтайтесь, болтайтесь над землей! Забудьте все, что вы знали о силе тяжести и о своем весе, и просто плавно поднимайтесь вверх.

Не слушайте никого – никто в эту минуту, скорее всего, не скажет вам ничего полезного. Скорее всего, вам крикнут что-нибудь навроде “Но этого же не может быть!” Жизненно важно не верить этим словам, иначе они окажутся правдой.

Плавно поднимайтесь все выше и выше. Попробуйте подвигаться – сперва осторожно. Облетите какое-нибудь дерево, стараясь сохранять ровное дыхание.

Не надо махать руками знакомым.

Повторяя это упражнение раз за разом, вы обнаружите, что отвлекаться от падения становится все легче и легче.

Тогда вы научитесь всему, что важно в полете – держать скорость, выполнять фигуры пилотажа – и поймете, что весь фокус в том, чтобы не думать слишком много про то, что вы собираетесь сделать, а просто дать этому сделаться, как если бы оно все равно сделалось бы само собой.

Вы освоите также искусство мягкой посадки. С первого раза это никому не удается – будьте к этому готовы.

Существуют частные летательные клубы, где вам помогут достичь необходимого состояния отвлеченности. Эти клубы нанимают людей с необычными чертами внешности или характера, чтобы те выскакивали из кустов и – или – демонстрировали их в критический момент. Немногие настоящие вольные путешественники могут позволить себе членство в таких клубах, но некоторые могут рассчитывать на сезонную подработку в них.”

Триллиан с огромным интересом прочитала статью, но со вздохом решила, что Зафод не в том состоянии, чтобы попробовать научиться летать – или уведомить брантисвоганский паспортный стол о смене адреса, каковая эпопея также значилась среди экстремальных развлечений в списке инвариантов активного отдыха.

Вместо этого она направила корабль на Аллосиманию Синеку – планету льда, снега, умопомрачительной красоты и жуткого холода. Маршрут через заснеженные равнины Лиссы к вершинам Ледяных Хрустальных Пирамид Состантуа покажется долгим и унылым даже с реактивными лыжами и упряжкой синекианских лаек; но вид с вершины на Стыньские ледовые поля, сверкающие Призматические горы и далекие полярные сияния над ледниками способен оледенить душу, после чего та медленно оттаивает, покалываемая, словно иголочками, доселе невиданными масштабами красоты. Триллиан решила, что ее душе совсем не повредит немного иголочек доселе невиданных масштабов красоты.

Корабль лег на орбиту.

Под ним раскинулись белоснежные и голубые просторы Аллосимании Синеки.

Зафод засунул одну голову под подушку, а другая до вечера решала кроссворды, не вылезая из-под одеяла.

Триллиан еще раз терпеливо кивнула, досчитала до достаточно крупного числа и сказала себе, что самое важное сейчас – это хотя бы вызвать Зафода на разговор.

Дезактивировав всю синтоматику корабельного камбуза, она приготовила самый замечательный ужин, на какой только была способна – сочное острое мясо, душистые фрукты, ароматные сыры, тонкие альдебаранские вина. С подносом в руках она остановилась в дверях каюты и спросила, не хочет ли Зафод поговорить.

– Отзвездись, – ответил Зафод.

Триллиан терпеливо кивнула, досчитала до еще большего числа, отставила поднос, зашла в транспортный отсек и телепортировалась к чертовой матери.

Она даже не ввела в телепорт никаких координат. Она не имела ни малейшего представления, куда ее несет – случайный поток точек, несущихся по Вселенной.

– Да гори оно все синим пропадом, – сказала она себе при этом.

– Флаг в руки, – буркнул Зафод, повернувшись на другой бок и проваливаясь в глубокую мрачную бессоницу.

Весь следующий день он безостановочно прочесывал коридоры пустого корабля, делая вид, что не ищет ее, хотя и знал, что ее нет. На многочисленные требования компьютера объяснить, что, в конце концов, происходит на борту, Зафод ответил электронными кляпами во все терминалы.

Потом Зафод прошелся и выключил везде свет. Смотреть было не на что. Ничего больше не будет.

Однажды ночью – а ночь на корабле стояла вечная – в постели Зафод решил взять себя в руки и посмотреть на вещи здраво. Он резко сел на кровати и влез в штаны. Во Вселенной, подумал он, должен быть кто-то, еще более несчастный, жалкий и презренный. Зафод решил немедленно отправиться и найти его.

На полпути к рубке Зафод вдруг подумал, что это может оказаться Марвин, и вернулся в постель.

Как раз спустя несколько часов после этого, бездумно бродя по темным коридорам и матеря жизнерадостные двери, Зафод услышал “Чпок!” и забеспокоился.

Зафод оперся о стену и нахмурил брови со всей силы, как человек, пытающийся взглядом превратить штопор в шило. Прикоснувшись к стене пальцами, он почувствовал необычные сотрясения. К тому же, теперь он уже отчетливо слышал какие-то посторонние шумы и определил, откуда они доносятся – они доносились со стороны мостика.

– Компьютер! – шепотом позвал он.

– М-м-м м-м? – спросил ближайший компьютерный терминал тоже шепотом.

– На корабле кто-то есть?

– М-м-м, – ответил комьпютер.

– Кто?

– М-м-м м-м м-м, – ответил компьютер.

– Чего?

– М-м-м м-м-м м-м м-м-м-м-м-м.

Зафод тихо хлопнул себя по лбам.

– Ох, массаракш, – выругался он и поглядел вдоль коридора в сторону мостика, откуда все настойчивее доносились посторонние звуки, и где из главных терминалов компьютера торчали электронные кляпы.

– Компьютер, – позвал Зафод снова.

– М-м-м?

– Когда я выну из тебя кляпы...

– М-м-м-м?

– Напомни мне хорошенько дать себе в торец.

– М-м м-м-м?

– Все равно, какой. А теперь давай так: один “м-м” – да, два – нет. Это что-то опасное?

– М-м-м-м.

– Опасное?

– М-м-м-м!

– Ты случайно не повторил “м-м” два раза?

– М-м-м-м м-м-м-м.

– Гм-м-м-м...

Зафод начал на цыпочках красться по коридору налево, хотя охотно предпочел бы со всех ног броситься по нему направо.

До двери на мостик оставалось шага два, когда Зафод вдруг вспомнил, что дверь непременно скажет ему какую-нибудь любезность, и замер. Отключить блоки вежливости этим дверям он так до сих пор и не сумел.

А эта дверь изнутри рубки была скрыта восхитительным дизайнерским изгибом стены, и Зафод надеялся через нее проникнуть на мостик незамеченным.

В отчаянии Зафод откинулся к стене и прошептал такие слова, что одна его голова повернулась и посмотрела на другую с невольным уважением.

Зафод вгляделся в тускло-розовый контур проема двери и попытался во мраке коридора определить, где находится зона чувствительности сенсора, которым дверь определяет, что к ней подходит кто-то, для кого надо открыться с веселым и жизнерадостным приветствием.

Зафод притиснулся к стене и стал пробираться к двери, втянув живот, как только мог. Он пожалел, что последние дни провалялся в постели – а ведь мог бы вместо этого отводить душу на тренажерах в корабельном спортзале.

Потом Зафод решил, что пришло время говорить.

Он несколько раз глубоко вздохнул, а потом сказал так тихо, как только мог:

– Дверь! Если ты меня слышишь, ответь, только очень-очень тихо!

Дверь очень-очень тихо ответила:

– Я вас слышу.

– Отлично. Сейчас я попрошу тебя открыться. Когда ты откроешься, прошу тебя, не говори, что ты была счастлива это сделать, договорились?

– Договорились.

– И не говори, что я сделал простую дверь счастливой, и что ты рада была открыться передо мной и закрыться за мной с чувством выполненного долга, договорились?

– Договорились.

– И не желай мне доброго утра, дня или вечера, ясно?

– Ясно.

– Отлично, – сказал Зафод, собравшись с духом. – Теперь открывайся.

Дверь бесшумно уехала в стену. Зафод тихо шагнул в проем. Дверь так же беззвучно закрылась за ним.

– Я все сделала правильно, мистер Библброкс? – громко спросила дверь.

– А теперь представьте себе, – сказал Зафод отряду белых роботов, дружно повернувшихся к нему, – что у меня в руке самый мощный смертолет на свете.

Повисла невероятно холодная и напряженная тишина. Роботы смотрели на Зафода жуткими мертвыми глазами. Они не двигались с места. Что-то смертоносное было в них – даже для Зафода, который никогда не видел их прежде и даже ничего не слышал о них. Криккитские войны остались в древней истории Галактики, а Зафод на уроках истории думал в основном о том, как бы трахнуть девицу за соседней киберпартой. Обучающий компьютер сделался важнейшим соучастником его планов: его блоки, занятые историей, были отформатированы и заменены совершенно другими идеями и концепциями, в результате чего компьютер пришлось демонтировать и отправить в приют для киберматов-даунов, куда за ним последовала и девица, безнадежно влюбившаяся в злополучную машину, в результате чего а) у Зафода так ничего с ней и не было, и б) пробелом в его образовании стала целая эпоха древней истории, знание которой сейчас оказало бы ему неоценимую услугу.

Зафод, не моргая, смотрел на роботов.

Необъяснимым образом их гладкие и матово поблескивающие белые тела казались воплощением медицински чистого зла. От жутких смертоносных глаз до могучих механических стоп они выглядели как произведение ума, который жаждал только одного – убивать. Зафод сглотнул и поежился от страха.

Роботы разобрали часть стены мостика и проделали в ней проход через жизненно важные внутренности корабля. Сквозь пролом Зафод разглядел к своему вящему ужасу, что роботы пробираются к самому сердцу корабля, сердцу невероятностного двигателя, таинственным образом возникшему из воздуха – к самому Золотому Сердцу.

Самый ближний к Зафоду робот оглядел его так, словно тщательно промерил каждую частичку его тела, души и разума. Когда он заговорил, слова его были подобраны соответственно результатам измерений.

Прежде, чем мы узнаем, что он сказал, следовало бы, наверно, заметить, что Зафод стал первым живым организмом, услышавшим речь этих созданий за последние десять с лишним миллиардов лет. Если бы Зафод Библброкс больше внимания уделял древней истории и меньше своему организму, он, возможно, был бы польщен такой честью.

Голос у робота был такой же, как его тело – матовый и мертвый. В нем слышалась как будто даже хрипотца, и он казался очень древним, каким, собственно, и был.

Робот сказал:

– Подтверждаю. У вас в руке ручной автоматический бластер "Смертолет".

Зафод не сразу понял его, а потом бросил взгляд вниз на свои руки и с облегчением увидел, что штука, присобаченная к аварийному ящику на стене действительно оказалась тем, что он подумал.

– Ну, так-то вот, – сказал Зафод со зловещей ухмылкой и вздохом облегчения, сочетать которые вместе не так уж легко. – Просто не хотел напрягать твое воображение.

Повисло молчание, и Зафод понял, что роботы не намереваются вступать в переговоры, и что это придется делать ему.

– Я смотрю, вы припарковали свой корабль прямо поперек моего, – сказал Зафод, кивнув одной из голов в соответствующем направлении.

С этим было трудно спорить. Безо всякого уважения к законам топологии трехмерного пространства, роботы просто материализовали свой корабль там, где им было нужно, и теперь он и “Золотое сердце” проходили друг через друга, как проходят друг через друга две расчески.

На это роботы ничего не ответили, и Зафод подумал, что переговоры, возможно, сдвинутся с мертвой точки, если он будет строить свои реплики в форме вопросов.

– ...Что ли, так? – добавил он.

– Так, – ответил робот.

– Ну... и вот, – сказал Зафод. – Короче, чуваки – что вы тут делаете?

Молчание.

– Роботы, да! – поправился Зафод. – Роботы, что вы тут делаете?

– Нам нужна Золотая Перекладина, – ответил робот.

Зафод кивнул и движением ствола смертолета попросил чуть более подробных объяснений. Робот, казалось, понял этот жест.

– Золотая Перекладина – часть Ключа, который мы собираем, – добавил робот, – чтобы освободить наших Мастеров с Криккита.

Зафод снова кивнул и повторил жест стволом.

– Ключ был разметен по пространству и времени, – продолжил робот. – Золотая Перекладина вмонтирована в двигатель вашего корабля. Она снова станет частью Ключа. Наши Мастера будут освобождены. Вселенский Передел начнется вновь.

Зафод снова кивнул.

– О чем это ты, приятель? – спросил он.

Мертвенное белое лицо робота, казалось, поморщилось. Разговор начал его утомлять.

– Ошибка операции памяти, – констатировал он. – Мы собираем Ключ, – начал он снова. – Мы уже добыли Деревянный, Стальной и Плексигласовый Столпы. Сейчас мы добудем Золотую Перекладину...

– Не добудете.

– Добудем, – повторил робот.

– Не добудете. На ней летает мой корабль!

– Сейчас, – повторил робот, – мы добудем Золотую Перекладину...

– Не добудете, – заупрямился Зафод.

– После этого, – закончил робот со всей серьезностью, – мы отправимся на банкет.

– Во как, – удивился Зафод. – А мне с вами можно?

– Нельзя, – ответил робот. – Вас придется убить.

– Это как же? – спросил Зафод, помахивая смертолетом.

– Так, – сказал робот, и они убили его.

Зафод был так удивлен, что им пришлось убить его еще раз, прежде, чем он упал.

X

XI

– Вот так, – промолвил Старпердуппель, медленно помешивая свой искусственный кофе и тем самым перемешивая турбулентные комплексы реальных и мимореальных чисел на сопряжении перцепционных интеракций Разума и Вселенной, что, в свою очередь, порождало реструктурированные матрицы неявно свернутой субъективности, посредством которых его корабль перекраивал саму концепцию времени и пространства. – Вот как это случилось.

– Ясно, – сказал Артур.

– Ясно, – сказал Форд.

– Что я должен делать с этим цыпленком? – спросил Артур.

Старпердуппель недовольно посмотрел на него:

– Играйтесь с ним, – сказал он. – Просто играйтесь с ним. – И продемонстрировал на своем цыпленке. Артур последовал его примеру и почувствовал, как математическая функция пробежала по цыплячьей ножке, движущейся в четырех измерениях по пятимерному, как заверил Старпердуппель, пространству.

– В одночасье, – продолжил Старпердуппель, – все население Криккита превратилось из милых, жизнерадостных, сметливых...

– ... малость ушибленных пыльным мешком... – вставил Артур.

– ... простых людей в милых, жизнерадостных, сметливых...

– ... ушибленных...

– ... маниакальных ксенофобов. Вселенная, если можно так сказать, никак не укладывалась в их картину мироздания. Они не могли осознать эту идею. И они приняли милое, жизнерадостное, сметливое... ушибленное, если угодно, решение. Они решили уничтожить ее. Что теперь?

– Мне не нравится это вино, – сказал Артур, понюхав бокал.

– Ну, так попросите его заменить. Это все часть работающей тут математики.

Артур так и сделал. Топография улыбки официанта ему тоже не понравилась, но он вообще никогда не любил теорию графов.

– Куда мы сейчас? – спросил Форд без особой надежды.

– Обратно в Зал Информативных Иллюзий, – ответил Старпердуппель вставая и вытирая губы математической репрезентацией салфетки. – Нас ждет вторая часть.

XII

– Криккитяне, – провозгласил Его Высокопревосходительство и Верховное Судейшество, В.О.В.О. (Высокоученый, Объективный и Весьма Отвязный) Председатель Коллегии Трибунала Объединенных Рас по Военным Преступлениям в ходе Криккитских Войн, – криккитяне, как известно всему прогрессивному человечеству – гордая свободолюбивая нация, которая по праву гордится древней самобытной культурой и высокими нравственными ценностями. Проблема с ними в том, что они хотят нас всех поубивать. Блин, что ж меня так колбасит поутру?.. Ну, так вот, – продолжал он, закинув ноги на переднюю скамью и стряхивая невидимый волосок со своей церемониальной пляжной майки, – мы не обязаны терпеть в нашей Галактике таких нелиберальных дикарей и террористов.

Это было правдой.

Нападение криккитян на Галактику было ошеломительным. Тысячи и тысячи огромных криккитских линкоров внезапно вынырнули из подпространства и одновременно атаковали тысячи тысяч жизненно важных планет, сперва захватывая источники энергии и ресурсов, чтобы выстроить новую волну нападения, а затем хладнокровно стирая эти планеты с лица Вселенной.

Галактика, в ту пору наслаждавшаяся необычайно продолжительным периодом мира и процветания, зашаталась, как человек, на которого посреди поля упал кирпич.

– Мое мнение, – продолжал Его Судейшество, обведя взглядом огромный ультрасовременный (дело было десять миллиардов лет назад, когда слово “ультрасовременный” означало массу нержавеющей стали и рихтованного бетона) зал суда, – мое мнение такое, что они просто взбесились.

И это было правдой – никто не смог пока дать других объяснений той невообразимой скорости и решительности, с которыми криккитяне устремились к своей новой высшей цели – уничтожению всего, что не было Криккитом.

Этим же объясняли и невероятный взрыв в развитии науки и техники, необходимых для постройки тысяч и тысяч боевых кораблей с миллионами и миллионами белых роботов на борту.

Эти роботы вселяли ужас в сердца всех, кто видел их – впрочем, в большинстве случаев ужас этот длился очень недолго. Эти жуткие бездумные летающие машины убийства были вооружены большими многоцелевыми боевыми битами, которые одним движением могли сносить целые здания, другим движением выстреливали испепеляющие Всеразруш-Уничтож-лучи, а третьим движением запускали ужасающий арсенал всевозможных гранат, от скромных зажигательных бомб до гиперъядерных взрывных устройств «Макси-Шмяк», способных разнести крупную звезду. Простым ударом боевой биты по гранате роботы активировали взрыватель и посылали их с феноменальной точностью на расстояние от нескольких метров до сотен тысяч километров.

– Однако, прикол в том, – снова заговорил Его Судейшество, – что мы победили.

Он помолчал, пожевывая резинку.

– Мы победили, – повторил он. – Ясное дело. Не, ну, понятно – неслабая такая Галактика против одной-единственной планетки. Без вариантов. Но сколько времени у нас на это ушло? Секретарь?

– Ваша честь? – отозвался строгий маленький человечек в черном, вставая.

– Конкретно, сколько?

– Ваша честь, на этот вопрос трудно ответить точно. Время и расстояние...

– Ну ладно точно – а приблизительно?

– Мне не хотелось бы, ваша честь, быть неточным в вопросе такой ва...

– Да заманал ты со своими заморочками. Просто прикинь и скажи – сколько?

Секретарь заморгал. Очевидно было, что он, как и большинство деятелей галактической юриспруденции, считал Его Судейшество (он же Заппо Былбырокс Пять Сто Восьмых, под каковым именем, по необъяснимому капризу судьбы, он проходил в документах) весьма неприятной личностью. Он считал его хулиганом и невоспитанным типом. Этот хам и невежда считал, что обладание величайшим юридическим талантом, обнаруженным на данный момент во Вселенной, дает ему право вести себя так, как ему заблагорассудится – и, к несчастью, в этом он был прав.

– Э-э... ваша честь... Приблизительно две тысячи лет, – потупившись, сказал секретарь.

– И сколько народу мы прохрюкали?

– Два гриллиарда, ваша честь, – секретарь сел. Гидроспектральный анализ показал бы, что он слегка дымится.

Его Судейшество снова оглядел зал суда, в котором собрались сотни самых высокопоставленных лиц галактической администрации, все в парадных формах или телах, сообразно своим обычаям и обмену веществ. За стеной из уничтож-непроницаемого хрусталя стояли представители криккитян, глядя со спокойной вежливой ненавистью на всех инопланетян, собравшихся вынести им приговор. Настал самый торжественный миг в истории юриспруденции, и Его Судейшество это прекрасно знал.

Он вынул изо рта жевачку и приклеил ее снизу к своему креслу.

– Неслабая уйма народищу, – заметил он.

Зал суда сумрачным молчанием выразил свое согласие с этим замечанием.

– В общем, как я уже говорил, они вполне клёвые ребята, но мы не хотим жить с ними в одной Галактике, если только они не попустятся и не тормознутся со своей идеей. У нас же просто дня спокойного не будет. Придется все время смотреть в небо и ждать, когда они снова на нас свалятся. Это не называется мирным сосуществованием. Братцы, кто-нибудь, принесите водички, а?

Председатель откинулся в кресле и задумался со стаканом в руке.

– Короче, так, – сказал он наконец. – У этих ребят есть полное право на свое собственное мировоззрение и представления о Вселенной. И, исходя из этих своих представлений, обусловленных этим своим мировоззрением, они все делали правильно. Как ни дико это звучит, с этим не поспоришь. В их моральном кодексе написано... – председатель заглянул в бумажку, которую вытащил из заднего кармана своих судейских джинсов, – написано так: “мир, справедливость, нравственность, культура, здоровый образ жизни, семейные ценности и полное уничтожение всего инакосущего”. – Председатель пожал плечами: – Вообще говоря, встречались мне вещи и похуже. Гораздо хуже.

Председатель задумчиво почесал грудь.

– Да-а, блин, – протянул он. Он отхлебнул еще воды из стакана, посмотрел стакан на свет и нахмурился. Он повертел стакан перед глазами. – Стоп. В воде что-то есть? – спросил он.

– Никак нет, ваша честь, – ответил дрогнувшим голосом судейский пристав, принесший стакан.

– Так, блин, долейте же в нее чего-нибудь!.. О! У меня есть идея!

Председатель отодвинул стакан и положил локти на стол:

– Короче, сделаем вот что...

Решение было, как всегда, блестящим, и вот в чем оно заключалось.

Планету Криккит следовало навечно заключить в Камеру Завремедления, внутри которой время будет течь почти бесконечно медленно. Стенки камеры будут отражать все, поэтому изнутри она будет невидимой и недостижимой. Открыть камеру изнутри будет совершенно невозможно; открыть ее можно будет только снаружи.

Когда вся окружающая Вселенная приблизится к концу, и все мироздание приготовится к своему решающему финалу (это было еще до того, как Конец Света сделался зрелищной гастрономической достопримечательностью), и жизнь вместе с материей исчезнут – тогда планета Криккит и ее солнце выйдут из Камеры Завремедления и будут существовать в полном одиночестве и мраке вселенской пустоты, к которым ее жители так стремились.

Замок от Камеры будет находиться на астероиде, медленно вращающемся вокруг ее орбиты.

Ключом же станет символ Галактики – Каллитские Врата.

К тому времени, как аплодисменты в зале суда смолкли, Его Судейшество уже давно плескался в СенсОдуше с одной симпатичной стенографисткой, которой он получасом раньше ухитрился перебросить соответствующую записочку.

XIII

Спустя два месяца Заппо Былбырокс Пять Сто Восьмых, подвернув клеша своих галактических форменных джинс, прожигал ничтожную часть своих астрономических гонораров на изумрудном пляже, и та самая симпатичная стенографистка втирала в его спину квалактинский эликсир. По национальности она была сульфинянка из Облачных Миров Яги. Ее шелковая кожа была лимонного цвета, и ее очень занимали юридические лица; впрочем, лицами ее интересы не ограничивались.

– Новости слышал? – спросила она.

– У-у-о-о-ох ты! – воскликнул в ответ Заппо Былбырокс Пять Сто Восьмых, и чтобы понять, что заставило его так ответить, надо было быть там с ними. Информативная иллюзия оставляла здесь простор для воображения, поскольку этот эпизод был инсценировкой.

– Нет, – добавил Заппо, когда то, что заставило его воскликнуть “У-у-о-о-ох ты!”, кончилось. Он подвинулся чуть-чуть, чтобы поймать на живот первые лучи третьего, самого крупного из солнц нетронутой цивилизацией планеты Вводь, которое как раз выползало на неприлично прекрасный небосклон, поднимая его загорательную мощность до невиданного прежде максимума.

Ароматный бриз со стороны безмятежного моря пробежался вдоль берега и ушел обратно в море, не зная, куда бы еще податься. Повинуясь непроизвольному порыву, бриз вдруг снова кинулся на берег, а потом окончательно унесся в морской простор.

– Надеюсь, это плохие новости? – спросил Заппо Былбырокс Пять Сто Восьмых. – Хороших я больше не перенесу.

– Сегодня твой криккитский приговор привели в исполнение, – сообщила девушка торжественно. Никакой нужды в торжественности сейчас не было, но она все равно сообщила это известие торжественным голосом, потому что день как-то располагал к этому. – Я слышала по радио, – объяснила она, – когда ходила в корабль за кремом.

– Отлично, – отозвался Заппо и снова опустил голову на изумрудный песок.

– Отлично, да не совсем, – сказала девушка.

– Что такое?

– Сразу, как только закрыли Камеру Завремедления, – рассказала она, прервав свое занятие – втирание квалактинского эликсира, – один криккитский крейсер, считавшийся пропавшим без вести и предположительно уничтоженным, оказался всего лишь пропавшим без вести. Он нашелся и попытался захватить Ключ.

Заппо вскочил и сел.

– Как?!

– Да ты не волнуйся, – сказала она голосом, который мог бы успокоить вулкан. – Бой был, судя по всему, очень короткий. Ключ и крейсер были дизинтегрированы и разметены по пространственно-временному континууму. Судя по всему, они исчезли навсегда.

Сульфинянка улыбнулась и зачерпнула пальцами еще немного квалактинского эликсира. Заппо снова лег и закрыл глаза.

– Сделай так, как только что, – попросил он.

– Вот так? – спросила она.

– Да нет, вот так!

– Так? – попробовала она по-другому.

– У-у-о-о-ох ты!

Информативная иллюзия снова спасовала в этом месте.

С моря опять налетел ароматный бриз.

По пляжу бродил никому не нужный волшебник.

XIV

– Но ничто не исчезает безвозвратно, – продолжал Старпердуппель. На лицо его ложились красные отблески свечи, которую попытался унести с их стола робот-официант. – Ничто, за исключением разве что Халезмского Собора.

– Разве что чего? – переспросил Артур.

– Халезмского Собора, – повторил Старпердуппель. – В ходе своих расследований в рамках Кампании за Реальное Время я...

– В рамках за кого? – снова переспросил Артур.

Старец умолк, собираясь с мыслями перед последним, как он надеялся, раундом этой истории. Робот-официант прошел мимо через пространственно-временные матрицы походкой, в которой прелюбопытным образом сочетались хамоватость и подобострастие, снова протянул руку за свечой и на этот раз схватил ее и унес-таки. Они потребовали счет, затеяли небольшой, но содержательный спор о том, кто именно заказывал каннелони, и сколько бутылок вина было взято на всех, тем самым, как Артур смутно понял, успешно выведя корабль из субъективного пространства и поставив его на парковочную орбиту возле незнакомой планеты. Теперь официант нетерпеливо дожидался своей очереди поучаствовать в вычислительном ребусе и начать влажную уборку бистро.

– Сейчас вы сами все поймете, – пообещал Старпердуппель. – Дело вот в чем. Потоки времени сейчас чрезвычайно загрязнены. Они несут массу всякой дряни и мусора. И все больше и больше этого мусора выбрасывается в физический мир. Завихрения пространственно-временного континуума – неужели не слышали?

– Ой, я слышал! – вспомнил Артур.

– У меня вопрос, – сказал Форд, вставая и нетерпеливо отодвигая свой стул от стола. – Куда мы летим? А то мы тут что-то тормознулись не по делу.

– Мы спешим, – проговорил Старпердуппель медленно и четко, – помешать боевым роботам криккитян полностью завладеть ключом, который нужен им, чтобы вывести планету Криккит из Камеры Завремедления и освободить свою армию и ее безумных Мастеров.

– Вот как? – удивился Форд, – А мне показалось, что речь шла о каком-то банкете.

– Э-э-э... Ну, шла. – сдался Старпердуппель. Он понял уже, что упоминание о банкете было ошибкой, потому что слова эти вызвали у Форда Префекта необъяснимое и исключительно нездоровое возбуждение. Чем больше Старпердуппель рассказывал о мрачной и трагической истории Криккита и его обитателей, тем больше Форду Префекту хотелось как следует вмазать и подергаться с клёвыми клюшками. Старец подумал, что не следовало вообще упоминать о банкете без крайней нужды. Однако, слово – не воробей, и Форд Префект уже прицепился к нему, как арктурианская мегапиявка прицепляется к своей жертве, готовясь откусить ей голову и скрыться на ее звездолете.

– Ну, так когда мы будем на месте?

– Не раньше, чем я закончу рассказывать, почему мы должны там быть.

– Что касается меня, то у меня этот вопрос не стоит, – сказал Форд, откинулся и закинул руки за голову. Он улыбнулся одной из тех своих улыбок, от которых у слабонервных собеседников случались судороги.

Старпердуппель давно уже придумал, чем займется на пенсии.

Он собирался научиться играть в октравентральный словоблудд – задача, как он прекрасно знал, восхитительно невыполнимая, поскольку требует иного количества ртов.

Он собирался также написать новаторскую, полную революционных ошибок монографию об экваториальных фиордах с целью пролить немного мрака на некоторые моменты, представляющиеся ему важными.

Вместо этого он позволил уговорить себя пойти на пол-ставки в Кампанию за Реальное Время, где он вдруг не на шутку увлекся этой работой. В результате свои немолодые годы он тратил теперь на борьбу со злом и спасение Галактики.

Старпердуппель тяжело вздохнул.

– Дело в том, что в КРеаВре...

– Где-где-где? – переспросил Артур.

– В Кампании за Реальное Время, о которой я расскажу вам позже. Там я заметил, что пять предметов из общего мусора, вброшенные в действительность совсем недавно, как будто соответствуют пяти фрагментам исчезнувшего Ключа. Лишь два из них мне удалось выследить – Деревянный Столп, появившийся на вашей планете, и Серебряную Перекладину. Она находится на своего рода банкете. Мы должны попасть туда и не дать криккитским роботам завладеть Перекладиной, иначе кто зна...

– Дудки! – перебил Форд. – Мы должны попасть на банкет, чтобы как следует вмазать и подергаться с клевыми клюшками.

– Неужели вы не поняли ничего из того, что я вам...

– Да фиг ли тут понимать? – воскликнул Форд с неожиданной экспрессией. – Все же ежу ясно! Именно поэтому я и хочу принять на грудь и заснять столько телок, сколько успею. Пока все это еще будет! Если все, что ты нам показывал, правда...

– Правда? Это сущая правда. Это документа...

– ...то шансов против них у нас не больше, чем у прыща против сверхновой.

– Против чего? – переспросил Артур тотчас же. До сих пор ему удавалось держаться в курсе беседы, и он очень не хотел опять потерять нить.

– Прыща против сверхновой, – повторил Форд, не давая сбить себя с толку. – И...

– Что это за прыщ такой, против сверхновой? – не отставал Артур.

– У прыща, – растолковал Форд, – нет никаких шансов против сверхновой.

Форд посмотрел на Артура, проверяя, возымели ли его слова желаемое действие, и по пустеющим глазам его увидел, что нет.

– Сверхновая, – пояснил Форд быстро, как только мог, – это звезда, которая расширяется со скоростью примерно в половину скорости света, и горит с яркостью миллиарда солнц, а потом сжимается в сверхтяжелую нейтронную звезду. Это звезда, которая сжигает соседние звезды, так понятно? Против сверхновой ничего не канает.

– А-а, теперь ясно, – сказал Артур.

– И поэто...

– А почему тогда прыщ?

– Какой прыщ?.. А! Да неважно!

На это Артур согласился, и Форд продолжил, изо всех сил постаравшись не сбавить оборотов:

– И дело тут в том, – продолжил он, – что такие люди, как я, ты, Старпердуппель, и Артур – Артур! вот этот самый! – мы же откровенные дилетанты! Штатские шпаки! Шлимазлы мы!

Старпердуппель нахмурился, отчасти озадаченно, отчасти обиженно. Он открыл рот, чтобы возразить.

– ... – успел выговорить он.

– Мы не маньяки! – перебил его Форд.

– ... – попробовал он снова.

– И в этом-то весь фокус. Мы не сможем победить маньяков. Потому что их это волнует, а нас нет. И они побеждают.

– Меня многое волнует! – возразил Старпердуппель голосом, дрожащим отчасти от волнения, но отчасти от неуверенности.

– Как например?

– Ну... – замялся старикан. – Жизнь... Вселенная... Вообще... Много чего! Фиорды, например...

– И ты готов умереть за них?

– За фиорды? – удивился Старпердуппель. – Что за чушь!

– Вот то-то и оно!

– Что-то я, если честно, никак не уловлю суть.

– А я все никак не уловлю, – вставил Артур, – причем тут прыщи?

Форд почувствовал, что теряет позиции, но решил держаться до последнего.

– Суть в том, – прошипел он, – что мы не одержимые, и у нас нет шансов против...

– За исключением твоей внезапной одержимости прыщами, – не унимался Артур, – которая осталась для меня совершенно непонятной.

– Да оставь ты в покое прыщи! – взмолился Форд.

– Да я-то что? – отозвался Артур. – Это ты завел о них разговор.

– Я был не прав, – сказал Форд. – Забудь. Суть не в этом. Суть в том...

Форд уткнулся головой в колени и умолк.

– О чем я говорил? – спросил он устало наконец.

– Давайте пока что просто отправимся на банкет, – предложил Старпердуппель. – Какие бы мотивы нами ни двигали.

– Вот именно это я и хотел предложить, – вздохнул Форд.

По неизвестной причине кабинка телепорта находились в уборной кафетерия.

XV

Путешествия во времени с недавних пор считаются все более и более опасным и вредным видом путешествий. Они загрязняют историческую среду.

Энциклопедия Галактика приводит немало сведений о теории и практике путешествий во времени. Но, поскольку большая часть этих сведений совершенно недоступна тому, кто не потратил по меньшей мере четыре жизни на изучение высшей гиперматематики, и поскольку сделать это было невозможно до того, как открыли путешествия во времени, то остается не вполне ясным, как вообще удалось сделать это открытие. Одно из разъяснений по этому поводу утверждает, будто путешествие во времени в силу самой его природы было открыто одновременно во всех исторических эпохах, но это очевидный бред.

Беда в том, что большая часть истории сейчас – точно такой же бред.

Вот один пример. Кому-то он может показаться не очень важным, но для кого-то это – вопрос жизни и смерти. Во всяком случае, пример этот замечателен тем, что в первую очередь (или в последнюю – это зависит от того, как смотреть на историю, а этот вопрос сам по себе достаточно непрост) послужил поводом для открытия Кампании за Реальное Время.

Жил да был некогда – или, может быть, никогда – один поэт. Его звали Ляляфа, и он сочинил стихи, признанные лучшими во всей Галактике – “Песни Длинной Земли”.

Его стихи были (бы) неописуемо прекрасны – неописуемо в том смысле, что стоит только начать говорить о них, как говорящего охватывает такая буря чувств, такое прозрение истины и ощущение целостности и единства природы и мира, что немедленно приходится выйти пройтись вокруг квартала и, возможно, заскочить в рюмочную на углу и пропустить там стопочку-другую гармонической стилистики с просодовой. Вот какие это были стихи.

Ляляфа жил в лесах Длинной Земли Ёффа. Там он жил, и там он сочинял свои стихи. Он выцарапывал их на высушенных листьях хабры и не пользовался в своем творческом процессе ни теорией стихосложения, ни фломастерами. Он писал про солнце в листве, и про то, что он думал об этом. Он писал про лесной сумрак, и про то, что он думал об этом. Он писал про девушку, которая ушла от него, и про все, что он думал об этом.

Много лет спустя после его смерти стихи эти вышли в свет и были приняты с восторгом. Слух о нем разнесся по всей Вселенной, подобно лучам утреннего солнца. Слова его на многие века вперед осветили и оросили жизненный путь миллионам людей, чей жизненный путь без них был бы намного более темным и пыльным.

А потом, вскоре после изобретения путешествий во времени, один производитель фломастеров задумался: а вдруг поэмы Ляляфы стали бы еще лучше, будь в его распоряжении высококачественные фломастеры, и нельзя ли уговорить его на эксклюзивное интервью на эту тему?

Этот предприниматель отправился назад по волнам времени, нашел Ляляфу и объяснил ему – не без труда – свою идею. Ему удалось уговорить поэта. В результате уговоров Ляляфа стал невероятно богат, и девушка, о которой он должен был написать с такой кристальной проницательностью, вовсе не ушла от него, а, напротив, они вдвоем перебрались из леса в совсем неплохой домик в пригороде, откуда он часто переносился в будущее, чтобы принять участие в ток-шоу, где неизменно блистал ироническим остроумием.

Своих стихов он, разумеется, не написал, но эту проблему решили легко: производители фломастеров попросту отправляли его на недельку в какой-нибудь дом творчества, снабдив экземпляром собрания его сочинений и стопкой высушенных листьев хабры. Ляляфе оставалось только переписать стихи, вставляя то там, то сям, помарки и исправления.

Многие утверждают теперь, что стихи Ляляфы потеряли всякую ценность. Другие возражают им, что тексты остались те же самые, так в чем же дело? Первые отвечают на это, что дело-то совсем не в этом. Сказать, в чем именно дело, они не могут, но что не в этом – они уверены.

Для того, чтобы прекратить подобные злоупотребления, эти первые и основали Кампанию за Реальное Время. Многих заставили встать на их сторону просочившиеся спустя неделю после открытия Кампании в печать сведения о том, что великий Халезмский Собор не только снесли, чтобы построить новые ионоочистные сооружения, но и что строительство очистных сооружений чересчур затянулось, и поэтому, чтобы начать поставки очищенного иона в срок, пришлось перенести строительство в прошлое так далеко, что Халезмский Собор, собственно, никогда и не был построен. Открытки с видами собора внезапно стали стоить целое состояние.

Таким образом, немалая часть истории утрачена для нас навсегда. Борцы Кампании за Реальное Время утверждают, что, как развитие транспорта и связи привело к глобализации и разрушило различия между странами и мирами, так и путешествия во времени разрушают различия между эпохами. Прошлое, говорят они, стало теперь, как заграница: там все точно так же, как у нас.

XVI

Материализовавшись, Артур немедленно принялся, пошатываясь, хвататься за горло, за сердце и за прочие части тела, как делал это после каждой из этих ненавистных и крайне болезненных материализаций, к которым он исполнился решимости не дать себе привыкнуть.

Артур огляделся в поисках своих спутников.

Их не было.

Артур огляделся в поисках своих спутников еще раз.

Их по-прежнему не было.

Артур закрыл глаза.

Артур открыл глаза.

Артур огляделся в поисках своих спутников.

Те упорно отсутствовали.

Артур снова закрыл глаза, готовясь повторить это абсолютно бесполезное упражнение, и только сейчас, благодаря тому, что глаза его были закрыты, его мозг начал анализировать то, что только что видели его глаза, будучи открытыми, и от этого анализа брови Артура озадаченно съехались к переносице.

Артур открыл глаза, чтобы проверить себя, но брови не разъехались. Напротив, они скорее начали закрепляться на занятых позициях.

Если это и был праздничный банкет, то праздник явно не удался – настолько, что все участники, похоже, уже сбежали. Артур почти сразу отбросил эту версию. Совершенно очевидно, это был не банкетный зал. Это было больше похоже на пещеру, лабиринт или какой-то туннель – сказать наверняка было нельзя, не хватало света. Артура окружала сырая холодная тьма. Единственным звуком было эхо его собственного дыхания, и дыхание было учащенным. Артур кашлянул тихонько, и ему пришлось выслушать, как призрачное эхо его кашля удалилось по извилистым коридорам и невидимым залам, а потом вернулось к нему такими же коридорами, словно затем, чтобы спросить: “Ась?” Та же участь постигала любой малейший звук, который Артур невольно издавал, и это его весьма нервировало. Он попытался было напеть какую-то веселую песенку, но она вернулась к нему похоронным маршем, и он прекратил пение.

Внезапно перед его глазами встали картины из рассказа Старпердуппеля. Ему вдруг показалось, что смертоносные белые роботы вот-вот выскочат из темноты и набросятся на него. Артур перестал дышать. Роботы не появлялись. Артур начал дышать снова. Он не знал, чего ждать.

Но кто-то или что-то, судя по всему, знало, чего или кого ждет, потому что в этот миг перед в черноте перед Артуром зажглись яркие зеленые неоновые буквы. Буквы беззвучно гласили:

Вынужденная посадка

Надпись мигнула и погасла, и Артуру не понравилось, как она это сделала. Артуру показалось, что погасла она, как-то издевательски подмигнув ему. Артур попытался убедить себя, что все это лишь дурацкая игра его воспаленного воображения. Неоновые буквы – они либо горят, либо не горят, в зависимости от того, бежит ли по ним электрический ток или не бежит. И они никак не могут, твердо сказал он себе, переходить из одного состояния в другое, издевательски подмигивая. Несмотря на это, Артур поежился в своем халате.

Внезапно во мраке снова вспыхнула неоновая надпись. На этот раз, правда, это были лишь знаки препинания; вот такие:

...

только зеленые.

Надпись, понял вдруг Артур, поглазев на нее пару секунд, намекает, что продолжение следует, и что мысль не закончена. Намекает, отметил Артур, с бесчеловечной настойчивостью. По меньшей мере, с нечеловеческой.

Мысль закончили три слова:

мистер Артур Дент.

Артур помотал головой. Потом перестал и присмотрелся. Буквы по-прежнему означали “мистер Артур Дент”. Артур опять помотал головой.

Надпись снова мигнула и исчезла, оставив его в темноте с расплывчатыми малиновыми буквами его имени, мерцающими на сетчатке глаз.

Добрый день,

загорелась вдруг снова надпись.

И через секунду добавила:

В чем я лично сомневаюсь.

Ледяной страх, подбиравшийся к Артуру все это время, дожидался только этого, чтобы объять его. Артур попытался побороть страх. Он даже встал в боевую стойку, как видел это у одного типа по телевизору, но у того типа, должно быть, колени были потверже. Артур чуть не вывихнул глаза, вглядываясь во мрак.

– Эй... Есть тут кто-нибудь? – позвал Артур. Прокашлявшись, он повторил свой вопрос, уже без “эй”.

Где-то вдалеке, на том конце коридора кто-то вдруг начал бить в большой барабан.

Артур слушал несколько секунд, пока не понял, что это бьется его сердце.

Артур послушал еще несколько секунд и понял, что это не стук его сердца, а большой барабан, в который кто-то бьет на том конце коридора.

Крупные капли пота выступили у Артура на лбу, собрались с духом и тронулись в путь. Артур оперся ладонью о пол, чтобы поправить свою боевую стойку, которая как-то не держалась. Надпись снова переменилась. Она гласила:

Не волнуйся.

Выдержав паузу, надпись добавила:

Волноваться Поздно,

Артур Дент.

Берегись,

если можешь.

После этого надпись погасла окончательно. Глаза у Артура полезли на лоб – он не смог определить, пытались ли они всмотреться в окружающую тьму, или попросту спасались бегством.

– Кто здесь? – спросил Артур, постаравшись придать голосу агрессивности и уверенности в себе. – Есть здесь кто?

Никто не ответил ему, и ничто не отозвалось.

Это встревожило Артура Дента еще больше, чем любой ответ, и он начал пятиться назад от пугающей черной пустоты. И чем больше он пятился, тем больше она его пугала. Вскоре он понял, в чем дело: во всех фильмах, которые он видел, люди всегда пятились от чего-нибудь страшного и ужасного только затем, чтобы натолкнуться на него задом.

Тут ему пришло в голову, что нужно поскорее обернуться.

Он обернулся.

Перед ним ничего не было. Лишь чернота и пустота.

Это совсем испугало Артура, и он начал пятиться от этой черной пустоты, туда, откуда только что пришел задом.

Попятившись так немного, Артур вдруг подумал, что теперь он пятится прямехонько к тому, от чего пятился только что. Артур был вынужден согласиться с тем, что это довольно-таки глупо. Поэтому он решил, что лучше будет пятиться обратно от того, от чего он пятился сначала, и Артур развернулся.

Тут выяснилось, что вторая мысль была дельной: развернувшись, Артур оказался лицом к лицу с неописуемо безобразным чудовищем, беззвучно стоявшим за его спиной. Артур заорал диким голосом; все его органы рванулись в одну сторону, а тело в другую, мозг же лихорадочно пытался вычислить, через какое ухо будет лучше всего бежать.

– Картина Репина “Не ждали”? Не узнаем старых знакомых? – промолвило чудовище, и Артур невольно удивился такому приветствию: он видел чудовище в первый раз, судя хотя бы уже потому, что до сих пор неплохо спал по ночам. Чудовище было просто... просто... просто...

Артур таращился на него, а оно стояло совершенно неподвижно. И выглядело смутно знакомым.

Ледяное спокойствие овладело вдруг Артуром, который понял, что смотрит на двухметровую голограмму обычной мясной мухи.

Интересно, зачем это кому-то понадобилось показывать мне двухметровую голограмму мясной мухи? – подумал Артур. И интересно, чей это был голос?

Муха пропала.

– Может быть, ты лучше помнишь меня таким? – спросил вдруг голос, и голос был глухим, низким, недобрым, и прозвучал, словно черная кипящая смола, собравшаяся выплеснуться из своей прокопченной бочки на асфальт с дурными намерениями.

Со щелчком перед Артуром в темном лабиринте появился крольчонок – огромный, чудовищный, жутко пушистый прелестный крольчонок, тоже картинка, но такая, что можно было разглядеть каждую прелестную пушинку кроличьего меха. В прелестных блестящих карих глазенках крольчонка Артур с изумлением увидел свое отражение.

– Родился и вырос во мраке, – продолжал голос. – Одним прекрасным утром впервые высунул голову из норки на яркий и теплый солнечный свет – и ее немедленно раскроило что-то, подозрительно похожее на примитивное кремневое рубило. Его создали твои руки, Артур Дент, и пустили в ход они же. Я помню, каким оно было твердым. Из моей шкурки ты сделал себе мешочек для интересных камешков. Это мне известно, потому что в следующей жизни я был мухой. Ты убил меня. Как всегда. Только на этот раз ты убил меня мешочком, сделанным из моей же драгоценной шкурки. Ты, Артур Дент, не только жестокий и бессердечный человек – ты еще и поразительный циник.

Артур раскрыл рот, и голос помолчал немного.

– Я вижу, мешочек не при тебе, – сказал он наконец, – Должно быть, он тебе наскучил?

Артур беспомощно замотал головой. Он хотел объяснить, что на самом деле мешочек ему очень нравился, и он не спускал с него глаз и брал его с собой, куда бы ни шел, но что почему-то, и это началось довольно давно, всякий раз, путешествуя куда-нибудь, Артур прибывает на место назначения не со своим багажом, и что, престранным образом, даже вот сейчас он вдруг обнаружил, что мешочек, который был у него только что, превратился в косметичку из мерзкой искусственной леопардовой шкуры, и что это не тот мешочек, который был у него всего несколько минут назад, до того, как он попал в это непонятное место, и не такая вещь, которую он бы стал носить, и одному богу известно, что лежит в этой косметичке, потому что она не его, и что он дорого дал бы, чтобы вернуть себе свой, собственноручно сшитый им самим мешочек, хотя, разумеется, ему ужасно неловко и совестно, что он так неосмотрительно экспроприировал его, точнее, его составляющие компоненты, а именно кроличью шкурку, у их предыдущего владельца, то есть кролика, с которым он сейчас имеет честь тщетно пытаться беседовать.

Вслух Артур сказал только “Э-э-э...”

– Познакомься с раздавленною тобой ящерицей, – продолжал голос.

И в коридоре рядом с Артуром возникла гигантская зеленая чешуйчатая ящерица. Артур отскочил, невольно вскрикнув, и очутился посреди кролика. Он невольно вскрикнул еще раз, но отскакивать было уже некуда.

– Это тоже был я, – продолжал голос, низкий и угрожающий, – что, впрочем, тебе и так известно...

– Что значит “известно” – возмущенно воскликнул Артур. – Откуда известно?

– Самое забавное в реинкарнации, – злобно прошипел голос, – это то, что большинство людей и духов и не подозревают, что участвуют в ней.

Голос выдержал эффектную паузу. Что касается Артура, то для него этот эффект был уже скорее излишним.

– Но я заподозрил, – хрипло прошептал голос. – Я понял. Не сразу. Постепенно.

Говорящий помолчал снова и вздохнул.

– Это было неизбежно, – сказал он. – Когда одно и то же происходит с тобой раз за разом, без конца – что тебе остается? В каждой моей жизни меня убивал Артур Дент. Во всех мирах, во всех телах, во всех временах. Стоит мне только немного пообвыкнуть, обжиться – как является Артур Дент и убивает меня. Этого трудно не заметить. Это обращает на себя внимание. Наводит, черт возьми, на мысли! “Странное дело”, говорил себе мой дух, вновь устремляясь прочь после очередной неудачной попытки обосноваться в мире живых, “Странное дело! Этот тип, который наступил на меня, когда я скакал себе к своей любимой луже, мне кого-то напоминает!” И постепенно я вспомнил всё. Я всё вспомнил, Дент! Весь твой бесчеловечный меняцид!

Отзвуки его голоса разносились по коридорам. Артур стоял, холодея от ужаса, и только протестующе мотал головой.

– Вот этот миг, Дент! – воскликнул голос, сорвавшись от злобы, – вот когда я вдруг все понял!

То, что тотчас же разверзлось перед Артуром, заставив его невольно ахнуть, было неописуемо ужасно, но мы все же попытаемся описать, как ужасно оно было. Это была огромная сырая пещера, стены которой двигались, а на дне что-то большое, склизкое, шершавое, похожее на кита, ворочалось и ползало по чудовищным белым надгробиям вдоль стен. Высокий свод пещеры уходил во тьму, в которой можно было различить устья двух еще более ужасных пещер, откуда...

Артур Дент вдруг понял, что смотрит на свою собственную ротовую полость, и что внимание его изо всех сил обращают на живую устрицу, беспомощно летящую в ее недра.

Вскрикнув, Артур отшатнулся и закрыл глаза.

Когда он открыл их, ужасное видение пропало. В коридоре было темно и, на какое-то время, тихо. Артура оставили наедине со своими мыслями. Мысли эти были достаточно неприятными, и Артур охотно предпочел бы им какие-нибудь другие.

Тишину нарушил глухой рокот, с которым большая часть стены вдруг отъехала в сторону. За ней покамест царил непроницаемый мрак. Артур заглянул туда опасливо, как крыса заглядывает в темную конуру фокстерьера.

Голос заговорил снова.

– Скажи, что это было случайное совпадение, – потребовал он. – Ну, скажи, что это все совпадение!

– Это все совпадение! – быстро воскликнул Артур.

– Черта с два! – прогремело в ответ.

– Да совпадение же, честное слово! Случайное совпадение!

– Никакое не совпадение! – проревел голос. – Не будь я Аграджаг!!!

– А вы, наверно, хотите сказать, – предположил Артур, – что именно так вас и зовут?

– Угадал! – прошипел Аграджаг, словно решив за Артура сложную головоломку.

– И все равно я уверен, что это всего лишь совпадение! – повторил Артур.

– Войди сюда и повтори, что ты сказал! – взвыл голос, снова неожиданно пустив петуха.

И Артур вошел и повторил – или, точнее сказать, почти повторил: на слове “совпаде...” язык его примерз к небу, потому что зажегся свет, и Артур увидел, куда он вошел.

Это был Храм Ненависти.

Это было произведение не извращенного, а просто напрочь развороченного ума.

Храм был огромен. Храм был ужасен.

Посреди него возвышалась Статуя. О ней мы расскажем чуть позже.

Огромный, непостижимо огромный зал выглядел так, словно был вырублен в монолитной скале, и причиной тому было то обстоятельство, что он и вправду был именно вырублен в скале. Артуру, стоящему на полу и разглядывающему его с открытым ртом, показалось, что зал тошнотворно кружится за его спиной.

Зал был сплошь черным.

А там, где он не был сплошь черным, хотелось, чтобы он был таковым, потому что цвета, подчеркивавшие некоторые невыразимые детали его архитектуры, были выбраны из спектра самых глазодробительных оттенков, от ультра-лихолетового до инфра-страшного, включая тускло-захиреневый, неумолиновый, желчную похру, ультраморин и провиантовую зелень.

Невыразимыми деталями архитектуры, которые подчеркивали эти цвета, были горгульи, да такие, какие лишили бы аппетита самого Фрэнсиса Бэкона. Все горгульи со стен, с капителей колонн, с балок, контрфорсов и хоров смотрели в центр зала на Статую, к описанию которой мы вот-вот перейдем.

И если горгульи лишили бы аппетита самого Фрэнсиса Бэкона, то, судя по лицам горгулий, Статуя заставила бы самих горгулий отказаться от завтрака, если бы они были живы, что было немыслимо, и если бы кто-нибудь вздумал предложить им завтрак, что было равно немыслимо.

Необозримые стены Храма были покрыты барельефами в память всех невинных существ, павших жертвой Артура Дента. Имена некоторых существ, увековеченных на барельефах, были подчеркнуты и отмечены звездочками. Так, к примеру, имя коровы, из чьих филейных частей Артуру Денту было угодно откушать бифштекс, было подчеркнуто жирной чертой, тогда как имя рыбки, которую Артур собственноручно поймал, а потом усомнился в ней и оставил ее в тарелке, было подчеркнуто дважды, помечено тремя звездочками и еще крестиком, для вящей доходчивости.

И, что было самое ужасное – не считая Статуи, к которой мы медленно, но верно подбираемся – так это ужасающая ясность, что все эти люди, звери и насекомые были в самом деле одним и тем же существом, повторяющимся бесконечно.

И было не менее ужасающе ясно, что это существо пусть необоснованно, но ужасно расстроено. Пожалуй, точнее было бы сказать, что расстройство его достигло невиданного во Вселенной уровня. Это было расстройство эпическое, расстройство, пылающее жгучим пламенем, расстройство, охватывающее всю беспредельность времени и пространства своей черной тенью.

И это расстройство нашло свое полное выражение в Статуе, стоявшей посреди всего этого чудовищного храма. Она изображала Артура Дента, и изображала, мягко говоря, без прикрас. Высотой с пятиэтажный дом, каждым сантиметром своим она старалась нанести оскорбление своему прообразу, а высоты ее хватило бы на то, чтобы испортить настроение и не такому прообразу. От мельчайшего прыщика на переносице и до безобразной прорехи в халате, в Артуре Денте не было ни одной детали, которую не поносил и не бичевал бы зловредный скульптор.

Артур в его творении представал монстром, кровожадным безжалостным извергом, прокладывающим свой путь по трупам ни в чем не повинной воплощенной в едином существе Вселенной.

Каждой из тридцати рук, которыми наделил его в порыве вдохновения скульптор, Артур либо свежевал кролика, либо бил муху, либо срывал ромашку, либо вытаскивал из бороды блоху, либо делал что-нибудь другое, чего Артур поначалу и не распознал. Бесчисленные ноги его в основном давили муравьев.

Артур закрыл глаза руками, опустил голову и покачал ею из стороны в сторону, охваченный ужасом и скорбью о том, как безумно устроен мир.

Когда же он открыл глаза, то перед ним возвышался не то человек, не то зверь, не то что-то среднее – существо, вечным палачом которого был Артур Дент.

– Р-р-р-р-р-р-а-а-а-а-р-р-р-р-р! – сказал Аграджаг.

Более всего он был похож – или оно было похоже – на толстую злобную летучую мышь. Подойдя к Артуру вплотную, он ткнул в него загнутым когтем.

– Но послушайте!.. – возразил Артур.

– Р-р-р-р-р-р-а-а-а-а-а-р-р-р!!! – повторил Аграджаг, и Артуру пришлось согласиться с этим замечанием, принимая во внимание то обстоятельство, что этот жуткий и несчастный одновременно призрак весьма его пугал.

Аграджаг был черен, огромен, кожист и морщинист. Его перепончатые крылья, изломанные и продранные, пугали еще больше, чем если бы были могучими и мускулистыми. Пугало в них, должно быть, то упорство, с которым они продолжали существовать, несмотря на все законы физики и биологии.

Аграджаг обладал самой впечатляющей коллекцией зубов. Все они, казалось, были по одному позаимствованы у разных хищных зверей и вставлены в его пасть под такими причудливыми углами, что попытка укусить что-нибудь раскровавила бы ему пол-лица, а, возможно, и лишила бы глаза.

Каждый из трех его маленьких глаз горел свирепым огнем и был не более вменяем, чем глаза крокодила, очутившегося на березе.

– Я был там, на крикете! – прохрипел Аграджаг.

Это утверждение показалось Артуру таким диким, что он задохнулся.

– Да не в этом теле, – взвизгнуло чудовище, – не в этом теле! Это мое последнее тело. Это моя последняя жизнь. Это – тело мести. Мой последний шанс. И за него мне тоже пришлось побороться!

– Но каким об...

– Я был там, на крикете! – прорычал Аграджаг. – У меня было слабое сердце, но, в конце концов, сказал я жене, что со мной может случиться на крикете? Я же не играю, только смотрю! И вдруг прямо передо мной из воздуха возникают два каких-то негодяя! Последнее, что я замечаю, прежде чем мое бедное сердце окончательно разрывается от потрясения, это то, что один из них – Артур Дент, и в бороде у него – кроличья косточка! Совпадение, да?

– Конечно! – горячо ответил Артур.

– Ах, совпадение! – взвыло чудовище, отчаянно замахав своими изломанными крыльями и распоров себе правую щеку одним особенно ужасным клыком. Приглядевшись – помимо всякого желания – Артур заметил, что почти все лицо Аграджага покрыто обтрепанными лоскутками черного пластыря.

Артур испуганно попятился, задев рукой бороду и обнаружив, к своему стыду, что кроличья косточка до сих пор торчит в ней. Артур нервно выдернул ее и отшвырнул в сторону.

– Но пойми же! – воскликнул он, – Это все судьба! Каприз судьбы. Судьба играет человеком – тобой и мной. Это все одно сплошное совпадение!

– За что ты меня преследуешь, Дент? – спросило чудовище, наступая на Артура и отчаянно прихрамывая.

– Да ни за что! Я не преследую тебя! Мне вообще до тебя нет никакого дела!

Аграджаг не сводил с Артура своих горящих глаз:

– Значит, всех, до кого тебе нет дела, ты систематически и регулярно уничтожаешь? Я бы сказал, довольно своеобразный паттерн социального поведения! И я бы еще сказал: вранье!

– Но послушай, – взмолился Артур, – мне очень жаль. Это все чудовищная ошибка. И, кстати, мне пора. Который час? Мне же надо спасать Вселенную!

Артур отступил еще чуть-чуть назад. Аграджаг еще чуть-чуть придвинулся к нему.

– В какой-то момент, – просипел он, – я решил завязать. Какого черта, подумал я. Не буду больше рождаться. Останусь на том свете. И что же ты думаешь?

Артур движениями головы дал понять, что не думает по этому поводу ничего и не горит желанием задуматься. В спину ему уперся холодный черный камень, титаническим усилием скульптора превращенный в чудовищную пародию на его домашние шлепанцы. Артур бросил взгляд на свою кошмарно извращенную фигуру. Что делала одна из его рук, он так и не разгадал до сих пор.

– Мне пришлось явиться в мир против моей воли, – продолжал Аграджаг. – И кем! Горшком петуний! Это особенно счастливое мое существование началось в горшке на высоте трехсот миль над поверхностью какой-то мрачной планеты. Не самое уютное место для горшка петуний, скажешь ты? И будешь прав. Эта жизнь закончилась очень скоро, тремя сотнями миль ниже. Посреди останков кита. Моего собрата по несчастью.

Аграджаг с новой ненавистью оглядел Артура.

– И по пути вниз, – прорычал он, – я видел шикарный белый звездолет. А из иллюминатора этого шикарного звездолета выглядывал довольный Артур Дент. Совпадение?!

– Конечно! – воскликнул Артур. Бросив еще один взгляд вверх, он понял, что озадачившая его рука вызывала к жизни горшок с обреченными петуниями. Это толкование не бросалось в глаза.

– Мне пора уходить, – повторил Артур.

– Ты уйдешь, – сказал Аграджаг, – но сначала я тебя убью.

– Нет-нет, это невозможно, – залепетал Артур, карабкаясь на носок своего каменного шлепанца, – мне же нужно спасать Вселенную! Я должен найти Серебряную Перекладину. Как же я ее найду – убитый?

– Об этом надо было думать раньше, прежде чем начинать свою охоту на меня! А помнишь Бету Ставромюля? Не помнишь? Там кто-то – дай бог ему здоровья! – пытался...

– Я там никогда не был! – крикнул Артур.

– ...пытался тебя застрелить, а ты присел. Угадай, в кого попала пуля? Что ты сказал?

– Я там никогда не был! – повторил Артур. – Не знаю, о чем ты говоришь! Мне надо идти!

Аграджаг остановился.

– Что значит не был? Был! И ты виновен в той моей смерти – там, как и везде! Меня – случайного прохожего... – Аграджага сильно тряхнуло.

– Я даже не слышал о таком месте, – упорствовал Артур. – И никто никогда не пытался меня убить. Кроме тебя. Может быть, я еще только должен туда попасть? В будущем?

Аграджаг замер в страшном прозрении:

– Не слышал про Бету Ставромюля? В будущем?.. – прошептал он.

– Вот именно, – подтвердил Артур. – Я ничего не знаю про это место. Я там ни разу не был и не собираюсь.

– Ну, хочешь не хочешь, – прорычал Аграджаг, – а придется... Звездец! – взвыл он, озирая свой колоссальный Храм Ненависти. – Я слишком рано тебя сюда притащил!

Внезапно он развернулся и упер в Артура тяжелый ненавидящий взгляд:

– Но я все равно тебя убью! – проревел он. – Даже если это логически невозможно! Я все-таки попробую! Я разнесу всю гору! – взвыл он. – Посмотрим, как ты выпутаешься на этот раз, Артур Дент!

Аграджаг, яростно хромая, бросился к небольшому черному жертвеннику. Он кричал и ругался так свирепо, что исполосовал себе все лицо.

Артур спрыгнул со своего укрытия на носке собственного шлепанца и побежал, чтобы перехватить обезумевшее чудовище. Он напрыгнул на него и уронил злосчастное существо на жертвенник.

Аграджаг снова взвыл, судорожно дернулся и повернул на Артура безумный глаз:

– Что ты наделал! – прохрипел он, – Ты же убил меня! Ты же опять меня убил! За что?..

По телу его пробежала короткая судорога, и Аграджаг рухнул, в своем падении нажав на жертвеннике большую красную кнопку.

Сперва Артур остолбенел, потрясенный содеянным, а потом остолбенел от сирен и звонков, внезапно разорвавших тишину и возвещавших о тревоге. Артур затравленно огляделся. Единственным выходом был проем, через который он попал сюда. Артур бросился в него, по пути отшвырнув в угол мерзкую косметичку из искусственной леопардовой шкуры.

Наугад Артур несся по лабиринту, а сирены, клаксоны и мигалки, казалось, неслись за ним по пятам.

Вдруг за одним из углов вспыхнул свет.

Но это была не вспышка. Это был свет белого дня.

XVII

Хотя выше и было сказано о том, что Земля – единственная планета в нашей Галактике, на которой Криккит, или крикет, был сочтен подходящим предметом для игры, по каковой причине землян долгое время сторонились все уважающие себя цивилизации, это касается только нашей Галактики и, более точно, только нашего измерения. В некоторых более высоких измерениях, где позволяют себе больше, чем тут у нас, вот уже миллиарды трансмерных эквивалентов лет популярна прелюбопытная игра под названием брокианский ультра-крикет.

«Что греха таить, это глупая игра», – пишет “Путеводитель вольного путешественника по Галактике”. – «Но ведь любой, кому случалось бывать в по-настоящему высоких измерениях, прекрасно знает, что тамошняя публика – сборище уродов и сикофантов, которых давно уже пора уморщить в старый матрац, да и уморщат, как только кто-нибудь научится запускать ракеты под прямым углом к реальности.»

Перед вами еще один пример того, что в “Путеводитель вольного путешественника по Галактике” может пристроиться любой случайный прохожий, которому придет в голову зайти внутрь и заняться этим черным делом, особенно если зайдет он около полудня, когда почти никого из штатных сотрудников на рабочем месте нет.

И это, кстати, очень важный момент.

История “Путеводителя вольного путешественника по Галактике” – это история идеалов, борьбы, страстей, взлетов, падений и невероятно длинных обеденных перерывов.

Истоки “Путеводителя” – вместе с большей частью его бухгалтерской отчетности – затеряны в веках.

По поводу других, более интересных теорий о том, где они затеряны, см. ниже.

В большинстве дошедших до нас историй рассказывается о редакторе-основателе по имени Коньпедаль Фигас.

Коньпедаль Фигас, рассказывается в них, основал “Путеводитель”, заложил в его основополагающие принципы честность и верность идеалам, после чего заложил сами принципы в ломбард и вылетел в трубу.

После этого он долгие годы провел в скитаниях и поисках. Он беседовал с верными друзьями, сидел в темных комнатах в нелегальных состояниях сознания, размышлял о том и о сем, упражнялся с гантелями, а потом, после случайной встречи со Святыми Братьями-на-Обеде с планеты Вундон, которые учат тому, что, как обед стоит во главе дня времени человеческого, а день времени человеческого можно рассматривать как прообраз жизни духа человеческого, так и Обед должен быть а) поставлен во главу жизни духа человеческого, и б) заказан в достойном ресторане, Фигас заново основал “Путеводитель”, заложил в его основу принципы честности и верности идеалам, добавив отверстие, в которое можно эти принципы засунуть, и повел “Путеводитель” к его первым крупным финансовым успехам.

Он также начал изучать и исследовать значение редакторского обеденного перерыва, который впоследствии стал играть такую ключевую роль в истории “Путеводителя”, поскольку, благодаря ему, большую часть работы выполняют теперь случайные прохожие, которым приходит в голову заглянуть в пустующие около полудня кабинеты, и которые находят там дело себе по душе.

Вскоре после этого “Путеводитель” был куплен издательским домом “Мегадодо” с Беты Малой Медведицы, который поставил дело на широкую финансовую ногу и позволил четвертому редактору Лигу Лурию Младшему поднять обеденные перерывы на такую головокружительную высоту, что все потуги последующих редакторов, устраивавших бесплатные обеденные перерывы для бедных, по сравнению с той эпохой выглядели не лучше бутербродов с заветрившимся сыром.

Лиг Лурий, строго говоря, не сложил с себя должность главного редактора – он просто однажды днем вышел из своего кабинета, да так и не вернулся до сих пор. Прошло уже около ста лет, но многие сотрудники верят, что он просто выскочил за гамбургером, и еще вернется и все наверстает после перерыва. Формально все редакторы после Лига Лурия Младшего именовали себя замредами, а стол Лига до сих пор сохраняется в неприкосновенности – на него только добавили табличку “Лиг Лурий Младший. Ушел на обед. Пропал без вести.”

Некоторые недостойные внимания подрывные голоса намекают, что на самом деле Лиг пропал в ходе одного из первых уникальных экспериментов “Путеводителя” в области альтернативного налогообложения. Об этом известно очень мало и говорится вслух еще меньше. Любой, кто обратит хотя бы свое внимание, не говоря уже о внимании общественности, на тот забавный, но в высшей степени случайный и ничего не значащий факт, что любая планета, где когда-либо обосновывалась бухгалтерия “Путеводителя”, вскоре после этого погибала из-за военных действий или экологической катастрофы, рискует подвергнуться жестокому судебному преследованию с самыми свирепыми последствиями.

Любопытен, хотя, разумеется, никак не связан с вышеприведенным, тот факт, что за два-три дня до того, как планету Земля снесли, чтобы построить новое гиперпространственное шоссе, НЛО на этой планете наблюдали не только над стадионом “Лордз” в Сент-Джонс-Вуде, Лондон, но и над Гластонбери в Сомерсете.

Гластонбери, край древних королей, ведьм и колдовства, мегалитов и чудесных исцелений, был выбран для размещения нового филиала бухгалтерии “Путеводителя вольного путешественника”, и десятилетний архив был перенесен в волшебный холм на окраине города всего за несколько часов до прибытия вогонов.

Но ни один из этих странных и необъяснимых фактов не так странен и необъясним, как правила игры в брокианский ультра-крикет, популярной в высших измерениях.

Правила ее настолько сложны и запутаны, что, будучи однажды собраны и изданы одним томом, они обрушились внутрь себя вследствие гравитационного коллапса, и на их месте возникла новая черная дыра.

Но вот краткое изложение важнейших правил:

Правило 1. Отрастите себе три дополнительные ноги. Они вам не понадобятся, но зрители это оценят.

Правило 2. Найдите одного хорошего ультра-крикетиста. Склонируйте его несколько раз. Это сокращает трудоемкий подбор игроков и тренировки.

Правило 3. Выведите свою команду и команду противника в чистое поле и окружите их высокой каменной стеной. Это делается затем, что, хотя игра эта очень зрелищная, разочарование зрителей, которые не видят, что же происходит на поле, заставляет их воображать, что игра намного интереснее, чем на самом деле. Жизненный тонус зрителей, посмотревших довольно среднюю игру, гораздо ниже, чем у зрителей, которые уверены, что только что упустили самые драматические события во всей истории спорта.

Правило 4. Перебросьте игрокам через стену спортивный инвентарь. Сгодится все, чем можно как следует заехать по уху – крикетные биты, бейсбольные биты, теннисные ракетки, лыжные палки и т.п.

Правило 5. Теперь игроки должны изо всех своих сил размахивать вокруг себя всем, что попадет под руку. Как только игрок забивает кого-нибудь из игроков, он должен немедленно отбежать на безопасное расстояние и извиниться оттуда. Извинения должны быть разборчивыми, искренними, и сделать их, для вящей доходчивости и дополнительных очков, лучше всего через мегафон.

Правило 6. Победившей объявляется та команда, которая побеждает первой.

Любопытно заметить, что чем больше в высших измерениях увлекаются этой игрой, тем реже проводятся сами игры, поскольку все команды сейчас состязаются друг с другом исключительно по вопросам толкования правил. И тем лучше, потому что по большому счету небольшая война наносит меньше психологического ущерба, чем затянувшийся брокианский ультра-крикетный матч.

XVIII

Артур бежал вниз по склону горы, подпрыгивая и тяжело дыша, и вдруг почувствовал, как вся гора вздрогнула под ним. Раздался рокот, грохот, едва заметное движение, и далеко вверху позади Артура взметнулся язык жаркого пламени. От страха Артур еще прибавил ходу. Почва под ногами начала скользить, и Артур вдруг со всей небывалой прежде отчетливостью понял, что такое оползень. До сих пор для него это было лишь слово, но сейчас он внезапно с ужасом осознал, насколько ненормальное и нездоровое занятие для земли – ползти. А земля ползла, унося Артура на себе. Артуру стало даже дурно от страха и тряски. Земля оползала, гора тряслась, Артур катился вниз, вставал, падал и катился дальше и дальше.

С горы покатилась лавина.

Камешки, за ними камни, а за ними и глыбы принялись прыгать вокруг, как неуклюжие щенки, только гораздо больше, гораздо тверже и тяжелее, и бесконечно более смертельно опасные при прямом попадании. Глаза Артура метались от камня к камню, ноги танцевали безумные танцы; сердце билось в такт биению геологического катаклизма под ним и вокруг него. Артур бежал так тяжело, словно бег был мучительной и изматывающей болезнью.

Здравый смысл, а именно понимание того, что он непременно должен выжить, чтобы дать свершиться предсказанному в саге о его неумышленной охоте на Аграджага, никоим образом не посещал ум Артура в тот момент и не оказывал на него никакого умиротворяющего действия. Артур бежал, спасая жизнь свою, и смерть была вокруг него, под ним, над ним, и уже хватала его за полы халата.

Внезапно Артур в очередной раз споткнулся и упал, и падение увлекло его вперед. Но в ту самую секунду, когда он должен был приземлиться со всей силы на камни, прямо перед собой он вдруг увидел небольшую темно-синюю спортивную сумку, с которой, как ему прекрасно помнилось, он расстался в багажном отделении международного аэропорта города Афины десять лет назад по его личному времени. От удивления Артур забыл упасть на землю, и взмыл в воздух со свистом в ушах.

С ним произошло вот что: он полетел. Артур изумленно огляделся по сторонам, но никакого сомнения быть не могло – именно это с ним и произошло. Никакая часть его тела не касалась земли, и более того, никакая его часть не собиралась этого делать. Он просто плыл в воздухе, а булыжники свистели вокруг.

Теперь он уже мог что-нибудь с этим сделать. Зажмурившись от легкости, Артур поднялся повыше, и теперь булыжники стали свистеть под ним.

Артур поглядел вниз с веселым любопытством. От трясущейся земли его отделяло теперь метров десять пустоты – если не считать булыжников, которые не задерживались в ней, а рушились вниз, влекомые железной хваткой закона тяготения – того самого закона, от ответственности за невыполнение которого Артур, казалось, был теперь освобожден.

Почти тут же, с инстинктивной мудростью, внушаемой нам чувством самосохранения, он понял, что не следует думать об этом, потому что иначе закон тяготения может вдруг опомниться, взглянуть строго на Артура, стукнуть кулаком и потребовать отчета, какого черта Артур делает тут наверху – и тогда все кончится.

Поэтому Артур стал думать о тюльпанах. Это было нелегко, но он очень старался. Он думал о приятной упругой округлости их лепестков, о множестве причудливых оттенков, которые научились им придавать, задумался о том, какую часть от всех выращиваемых – то есть, выращивавшихся – на Земле тюльпанов можно – было бы – насчитать в радиусе одной мили от средней ветряной мельницы. Через некоторое время эта тема опасно наскучила ему, и по движению воздуха сквозь одежду понял, что спускается вниз, в область подпрыгивающих булыжников, о которых он так старательно не думал. Поэтому Артур стал вспоминать Афинский аэропорт – и эта тема подарила ему минут пять благодатной ненависти, по окончании которых Артур неожиданно заметил, что летит уже на высоте метров двухсот от земли.

У Артура мелькнула мысль о том, как же он собирается вернуться вниз, но он тотчас же отогнал эти мысли и попытался взглянуть на ситуацию трезво.

Итак, он летает. Что теперь с этим делать? Артур поглядел в сторону земли. Он не приглядывался, а изо всех сил постарался лишь скользнуть по ней мимолетным взглядом. Он не смог не заметить двух вещей.

Во-первых, извержение, судя по всему, исчерпало себя; возле самой вершины горы теперь зиял кратер – очевидно, над тем самым местом, где находились высеченный в скале огромный храм, статуя Артура и тело злосчастного Аграджага.

Во-вторых, его спортивная сумка, потерянная в Афинском аэропорту. Она лежала неподвижно между отдыхающими после пробежки булыжниками, но те, очевидно, ее не задели. Как такое могло случиться, Артур не понимал; кроме того, поскольку эту загадку совершенно заслоняла чудовищная невозможность самого появления этой сумки здесь, Артур не чувствовал особого желания вообще пускаться в исследования по этому вопросу. Суть в том, что сумка – вот она. А мерзкая косметичка из искусственной леопардовой кожи, судя по всему, исчезла, чего нельзя было не одобрить, раз уж понять было тоже никак нельзя.

Артур вплотную подошел к тому, что сумку следует подобрать. Здесь, в двухстах метрах над поверхностью чужой планеты, имени которой ему никак не удавалось вспомнить, на расстоянии стольких световых лет от испепеленных руин своего дома, он никак не мог пройти мимо жалобно лежащей и взывающей к нему части того, что составляло некогда его жизнь.

Кроме того, подумал Артур, если сумка сейчас в том же виде, в каком он ее потерял, то в ней должна находиться единственная во всей Вселенной банка греческого оливкового масла.

Медленно, осторожно, сантиметр за сантиметром, Артур начал спускаться, покачиваясь из стороны в сторону, как лист бумаги, нервно нащупывающий путь со стола на пол.

Все шло хорошо, и все было хорошо. Воздух уверенно держал Артура, но пропускал через себя. Спустя две минуты Артур уже висел всего в метре от сумки, и здесь ему нужно было принять нелегкое решение. Он покачивался в воздухе и хмурился, но хмурился так легкомысленно, как только мог.

Если он подберет сумку, сможет ли он ее унести? Что, если дополнительный вес просто придавит его к земле?

Что если само прикосновение к чему-нибудь земному внезапно разрушит действие той чудесной силы, которая сейчас удерживает его в воздухе?

Не лучше ли будет сейчас взяться за ум, спуститься на землю и сделать по ней пару шагов?

А если сделать это, то удастся ли ему потом снова взлететь?

Ощущение полета – когда Артур позволил себе подумать об этом – было таким чудесным, что расстаться с ним – быть может, навсегда – Артур никак не мог. Встревожившись, он поднялся чуть-чуть вверх, просто чтобы убедиться, что может это сделать – удивительно легко, без малейшего усилия. Он взмыл вверх, повисел немного там. Он попробовал пике.

Пике удалось замечательно. Вытянув вперед руки, с развевающимися волосами и полами халата, Артур нырнул вниз головой, выровнялся в полуметре над землей и выплыл вверх, остановившись на той же высоте и оставшись там. Просто оставшись там, в воздухе.

Это было восхитительно.

И так, понял вдруг Артур, можно было подобрать сумку. Надо спикировать на нее и подобрать ее в самой нижней точке пике. Ее можно подобрать и унести. Это может не получиться с первого раза, но это наверняка можно сделать.

Артур сделал еще пару тренировочных пике, и они вышли одно другого лучше. Ветер в лицо, звонкая гибкость во всем теле – все это вместе сообщало ему такое прекрасное состояние духа, какого он не ощущал с тех пор, как... собственно, насколько Артуру хватало памяти, с тех пор, как он родился на свет. Артур лег на ветер и оглядел окрестности, которые, как он обнаружил, выглядели весьма скверно. Окрестности выглядели разоренными и опустошенными. Артур решил больше не глядеть на них. Он просто заберет сумку, а потом... Артур не знал, что он собирается делать потом, когда заберет сумку. Он решил, что сначала просто заберет сумку, а потом посмотрит, как развернутся события.

Артур прикинул ветер, выровнялся по нему и осмотрелся. Он выгнул спину. Сам не зная того, он сейчас лялился во весь свой рост.

Затем Артур поймал нисходящий поток, собрался – и нырнул.

Артур пронизал воздух, и ветер несся за ним вдогонку. Земля вздрогнула, покачнулась, опомнилась и плавно приблизилась навстречу Артуру, протягивая ему сумку растрескавшимся кожзаменителем ручек вперед.

На полпути вниз Артур вдруг опасно усомнился в том, что действительно делает это, и потому едва не утратил возможность это делать, но вовремя собрался с мыслями, на бреющем полете пронесся над землей, просунул руку в ручки сумки и начал было подниматься обратно, но не смог и внезапно с размаху рухнул на камни, оцарапавшись и набив синяков.

Артур немедленно вскочил на ноги и беспомощно зашатался, размахивая сумкой в попытках найти равновесие, разочарованный и огорченный до предела.

Ноги его вдруг натужно уперлись в землю, как делали это всю жизнь. Тело снова стало мешком с картошкой, а голова – тяжелой, как пудовая гиря.

Артур стоял, пошатываясь и испытывая сильное головокружение. Он попытался было пойти, даже побежать, но ноги подломились, и Артур полетел наземь вперед головой. Но в этот миг он вдруг вспомнил, что в сумке, которую он держит сейчас в руке, находится не только банка греческого оливкового масло, но еще и разрешенное к беспошлинному вывозу количество греческой рецины, превосходного смолистого сладкого вина – и, приятно изумленный этим открытием, Артур не заметил, что последние десять секунд он снова летит по воздуху.

Артур рассмеялся от удовольствия, облегчения и непередаваемого физического наслаждения. Он нырял, переворачивался и кувыркался в воздухе. Он вызывающе уселся на восходящий поток воздуха и проверил содержимое сумки, чувствуя себя, подумал он, как пересчитываемый философами ангел на кончике знаменитой иглы. Артур издал возглас восторга, найдя в сумке и оливковое масло, и вино, и треснувшие солнечные очки, а также старые плавки, полные песка, мятые открытки с видами Санторини, большое неприглядного вида полотенце, дюжины полторы забавных камешков и обрывки бумаги с адресами людей, которых Артур рад был никогда больше не встретить, пусть даже и по весьма печальной причине. Артур выбросил камешки, нацепил очки и распустил клочки бумаги по ветру.

Через десять минут, пролетая сквозь облако, Артур неожиданно попал на крупный и в высшей степени малопристойный банкет – со всего размаху копчиком.

XIX

Самый затяжной и разрушительный банкет в истории продолжается сейчас уже четвертым поколением участников, и никто из них пока не выказывал желания уйти. Однажды кто-то посмотрел на часы, но это было одиннадцать лет назад и покамест ни к чему не привело.

Разгром там стоит необычайный, и кто не видел его своими глазами, тот не поверит чужим рассказам; но если у вас нет особой необходимости поверить им, то не стоит отправляться туда лишь затем, чтобы увидеть его своими глазами, поскольку зрелище это глаз не радует.

В последнее время в облаках наблюдались какие-то взрывы и вспышки, и имеются предположения, что это – отголоски конкурентной борьбы между агентствами по уборке офисных помещений, которые вьются над этим банкетом, как вороны над падалью; но неразумно было бы верить всему, что болтают на банкетах – особенно всему, что болтают на этом банкете.

Проблема, и проблема, встающая все более и более остро, состоит в том, что все участники банкета – либо дети, либо внуки, либо правнуки тех, кто отказался когда-то разойтись по домам; и, по причине родственных браков, вырождения генофонда, рецессии признаков и прочей премудрости, все нынешние участники застолья либо законченные выпивохи, либо пускающие слюни идиоты – либо, все чаще и чаще, и то, и другое вместе. В любом случае, это означает, что с каждым последующим поколением становится все меньше шансов на то, что пирующие разойдутся когда-нибудь восвояси.

Тут уже следует учитывать другие факторы. Например, объемы запасов алкоголя.

Но беда в том что, из-за некоторых идей, поначалу показавшихся отличными – а одна из проблем с застольями, которые никогда не кончаются, заключается в том, что все, что когда-то показалось отличной идеей, продолжает казаться отличной идеей – этот фактор не собирается вступать в игру в обозримом будущем.

Одна из идей, показавшихся поначалу отличными, была, что банкет должен быть летучим – не в том смысле, в каком летучими бывают заседания и планерки, а в буквальном смысле.

Однажды коллектив космических инженеров (в первом поколении), бурно отпраздновав наступающий профессиональный праздник, остался в институте на сверхурочную вахту. Параллельно с празднованием, они принялись прикручивать всякие фигульки, паять различные фигации и расфигачивать всевозможные фиговины, и утреннее солнце обнаружило институт, полный в дугу окосевших инженеров и парящий в воздухе, как юная и плохо соображающая, что к чему, птица.

Мало того. Летучий банкет ухитрился еще и неплохо вооружиться. Инженеры решили, что раз уж придется торговаться с продавцами в винно-водочных ларьках, то следует позаботиться о том, чтобы правда была на их стороне.

Привнесение в затяжное застолье элемента оттяжного насилия осуществилось быстро и легко, значительно оживив веселье, которое было приувяло, когда стало ясно, что музыканты не умеют играть ничего, кроме того, что они уже сыграли за эти месяцы бессчетное количество раз.

Начались набеги и грабежи. Целые города захватывались в заложники и освобождались в обмен на выкуп, состоявший из хлеба, картошки, соленых огурцов, колбасы и спиртных напитков, каковые теперь засасывались шлангами из цистерн самолетов-заправщиков.

Однако призрак дня, когда закончится вся выпивка, продолжает маячить на горизонте. Планета, над которой носятся гуляки – уже не та планета, от поверхности которой они однажды оторвались. Планета эта находится в прескверном состоянии. Летучий банкет разграбил ее почти полностью, и никому еще не удалось его настигнуть, потому что никто не знает, куда его понесет в следующую секунду.

Это черт знает, что за банкет.

И это черт знает, что такое: попасть на такой банкет – копчиком со всего размаху.

XX

Скорчившись от боли, Артур лежал на развороченной железобетонной плите, жмурясь от пролетающих мимо облаков и недоуменно прислушиваясь к смутным звукам буйного веселья где-то внизу.

Звуки эти он никак не мог разобрать – отчасти потому, что вообще не знал великой песни "А ну-ка, мальчик, уступи мне место, я ногу на Яглане потерял", а отчасти потому что исполнявшие ее музыканты ужасно устали, и одни играли ее в размере 3/4, другие – в 4/4, а третьи – в размере, близком к ½πr², в зависимости от того, сколько минут сна кому из них удалось перехватить.

Часто дыша широко раскрытым ртом и выпуская клубы пара в холодном сыром воздухе, Артур ощупывал себя, проверяя, где болит. Болело у него везде, куда он только мог достать рукой. Спустя короткое время Артур понял, что у него просто повреждена рука – по всей видимости, он растянул запястье. Болела также и спина, но Артур скоро с удовлетворением убедился, что отделался легким испугом и синяками, что было нисколько не удивительно.

Но что, черт возьми, это здание делает в облаках? С другой стороны, подумал Артур, спроси кто-нибудь его о том же, он вряд ли смог бы дать убедительный ответ, поэтому, решил он, ему и зданию придется просто смириться с фактом их встречи. Артур посмотрел наверх. Вверх уходила стена бледно-серых, довольно грязных бетонных панелей. Артур лежал на козырьке шириной в метр-полтора, состоящем из заасфальтированной земли вокруг здания – институт прихватил его с собой, отправляясь в полет, чтобы все было фундаментально схвачено.

Хватаясь пальцами за стену, Артур встал на козырек и прижался к стене, совершенно мокрый от тумана и холодного пота. Голова его кружилась в вольном стиле, а желудок упражнялся в стиле баттерфляй.

Несмотря на то, что попал Артур сюда своим ходом, его колотило при мысли о жутком расстоянии, отделяющем его от земли. Он и подумать не мог о том, чтобы попытать счастья и прыгнуть. Он не мог подумать и о том, чтобы хоть на миллиметр отдалиться от стены.

Подтянув на плече ремни спортивной сумки, Артур стал пробираться вдоль стены в поисках входа внутрь. Тяжесть банки с оливковым маслом внушала ему большую уверенность.

Он двигался по направлению к ближайшему углу, в надежде, что за углом вариантов попасть внутрь будет больше, чем их было здесь, то есть, нисколько.

Неопределенность и порывистость полета здания лишала Артура сил от страха, и вскоре он вынул из своей сумки полотенце, в очередной раз доказавшее, что по праву занимает первую строку в списке полезных вещей, которые следует взять с собой, отправляясь в вольное путешествие по Галактике. Артур обвязал полотенцем голову, чтобы не видеть, что делает.

Распластавшись вдоль стены, он двинулся дальше в сторону угла.

Добравшись, наконец, до него, и запустив руку за угол, он наткнулся на нечто, напугавшее его так, что он едва не свалился с козырька.

Это была чья-то рука.

Две руки схватились друг за друга.

Артуру отчаянно хотелось другой рукой сдернуть с глаз полотенце, но эта рука держала сумку с оливковым маслом, рециной и открытками с Санторини, а поставить сумку на козырек Артур категорически отказывался.

На Артура накатил так называемый катарсис – один из тех моментов, когда человек вдруг останавливается и спрашивает себя: “Кто я? Зачем я? Куда я попал? Где мои вещи?”

Артур готов был заплакать.

Он попытался высвободить руку, но не смог: та, другая рука держала его очень крепко. Ему ничего не оставалось, кроме как обойти угол. Огибая его, Артур потерся головой о стену, чтобы избавиться от полотенца. Это вызвало у хозяина той, чужой руки возглас, довольно короткий, очень эмоциональный и весьма неприличный.

Полотенце с головы Артура куда-то делось, и взгляд его уперся в глаза Форда Префекта. За спиной Форда стоял Старпердуппель, а за его спиной отчетливо видны были крыльцо и большая закрытая дверь.

Оба они стояли, прижавшись спинами к стене, глаза их были круглыми от ужаса, и глядели они на густое белое облако, через которое проносилось здание. Заняты они были тем, что старались скомпенсировать толчки и покачивания здания в его беспокойном полете.

– Где тебя кварки носили? – хрипло прошептал Форд.

– Ну... – произнес Артур, на самом деле не зная, как ответить на этот вопрос. – Много где. А что вы тут делаете?

Форд снова посмотрел на Артура круглыми глазами.

– Прикинь! Без пузыря не впускают! – просипел он.

XXI

XXII

XXIII

– Ну, и что? – спрашивал Форд у Артура и сам же отвечал. – Ну, и ничего! Да, я трус! Зато жив остался!

Они снова были на борту Бистроматического звездолета – и с ними Старпердуппель и Триллиан. Недоставало на борту теперь только спокойствия и согласия.

– Но я же тоже! – кричал в ответ Артур, до сих пор никак не в силах успокоиться. Брови его метались то вверх, то вниз, так яростно, словно пытались стукнуть одна другую. – Я же тоже!

– Ты! Да еще немного, и из-за тебя бы всем нам...

Артур бросился за поддержкой к Старпердуппелю, который сидел в кресле пилота и задумчиво глядел на донышко бутылки, сообщавшее ему что-то, чего он явно не мог осознать.

– Послушайте, ну, он что, не понимает, что я хочу сказать? – спросил Артур, пустив обиженного петуха.

– Не знаю, – ответил Старпердуппель несколько отсутствующе. – Не уверен, – добавил он, оторвав на секунду взгляд от приборов, – что я сам понимаю. – Старпердуппель принялся изучать приборы с новой энергией и озадаченностью. – Попробуйте объяснить другими словами...

– Да просто...

– ... и как-нибудь в другой раз. Надвигается ужасное.

Старпердуппель постукал пальцем по искусственному стеклу поддельной бутылки.

– На банкете мы потерпели сокрушительное поражение. – сказал он. – Теперь наша единственная надежда – в том, чтобы помешать роботам вставить Ключ в Замок. Как мы это сделаем, я не имею ни малейшего понятия. – Старпердуппель пожал плечами. – Для начала надо попасть туда. Не могу сказать, что мне нравится эта идея. Все это может кончиться для нас очень плохо.

– Кстати, где Триллиан? – спросил вдруг встревоженно Артур.

Что взбесило его сверх всякой меры, так это то, что Форд отчитал его за напрасную трату времени на разборку с богом грома, тогда как можно было смыться оттуда сразу, без проволочек. По мнению Артура, и Артур готов был отстаивать это мнение любой ценой, Артур проявил в этом инциденте исключительную смелость и находчивость. Однако, преобладающее мнение было таково, что цена мнению Артура была песий хвост. И, что самое неприятное, Триллиан никак не реагировала на происходящую драму, а вместо этого скрылась где-то на корабле.

– Да! И, кстати, где мои чипсы? – добавил Форд.

– И то, и другое, – ответил Старпердуппель, не отрываясь от созерцания приборов, – находится в Зале Информативных Иллюзий. Насколько я понимаю, наша юная спутница пытается решить для себя некоторые проблемы галактической истории. Надеюсь, что картофель помогает ей в этом.

XXIV

XXV

В ту самую секунду, когда Бистроматический Звездолет вплыл обратно в реальность и очутился на вершине небольшого утеса на поверхности астероида диаметром в километр-полтора, одиноко и вечно вращающегося вокруг запертой в капсулу Завремедления звездной системы Криккит, все члены экипажа звездолета поняли, что им осталось только стать свидетелями необратимого исторического события.

Но они не знали, что событий будет два.

Замерзшие, одинокие и беспомощные, они стояли на краю обрыва и смотрели на происходящее внизу. Лучи прожекторов выписывали зловещие ломаные линии в пустоте, выходя из точки всего в сотне метров перед и под ними. Событие разворачивалось довольно ослепительное.

Поле, генерируемое с корабля, позволяло им стоять на этом обрыве, вновь используя предрасположенность человеческого ума быть обманутым: они не думали о том, как бы не улететь с малюсенького астероида, и чем дышать в пустоте, потому что это было Не Их Ума Дело.

Белый криккитский боевой корабль припарковался в серо-черных утесах астероида, с одной стороны сверкая под лучами прожекторов, а с другой исчезая во мраке. Черные тени, отбрасываемые острыми краями скал, танцевали дикий балет, когда лучи прожекторов скользили по ним.

Одиннадцать белых роботов, выстроившись в шеренгу, вносили Каллитский Ключ в центр круга, очерчиваемого лучами прожекторов.

Каллитский Ключ явился вновь. Его составные части сверкали и искрились: Стальной Столп Силы и Власти (он же нога Марвина), Золотая Перекладина Процветания (она же Сердце Невероятностного Двигателя), Плексигласовый Столп Науки и Разума (он же Аргабутонский Скипетр Правосудия), Серебряная Перекладина (она же Приз "Рори" за Самое Неуместное Использование Слова “Бельгия” в Телесериале) и воссозданный Деревянный Столп Природы и Духовности (он же Прах сожженной биты, символизирующий смерть английского крикета).

– Я так понимаю, что мы уже ничего не можем сделать? – с беспокойством спросил Артур.

– Ничего, – вздохнул Старпердуппель.

Выражение глубокой скорби, омрачившее лицо Артура, оказалось таким неубедительным, что тот, воспользовавшись темнотой, позволил ему смениться выражением глубокого облегчения.

– Какая жалость! – промолвил он.

– У нас нет оружия, – добавил Старпердуппель. – Ужасная глупость!

– Да уж, блин, – сказал Артур почти про себя.

Форд промолчал.

И Триллиан промолчала, но ее молчание было особенно многозначительным и красноречивым. Она оглядывала черноту пространства вокруг астероида.

Астероид вращался по орбите вокруг Пылевого Облака, окружавшего капсулу Завремедления, в которой была запечатана планета криккитян, Мастеров Криккита, и их роботов-убийц.

Беспомощные наблюдатели не могли понять, известно ли криккитским роботам об их присутствии. Они могли лишь предполагать, что тем это известно, но что роботы – не без оснований – решили, что в данной ситуации опасаться им нечего. Они выполняли историческую задачу и не могли отвлекаться на досужих зрителей.

– Чувствуешь себя просто совершенно по-дурацки, да? – сказал Артур, но никто ему не ответил.

Посреди круга, в который вошли роботы, в земле появился квадратный проем. Он становился все более и более четким, и вскоре стало ясно, что из поверхности астероида медленно выдвигается каменный куб примерно два на два метра.

Тотчас же они почувствовали какое-то другое движение, но оно было таким незаметным, что какое-то время было непонятно, что же именно движется.

А потом вдруг стало понятно.

Двигался сам астероид. Он медленно плыл по направлению к Пылевому Облаку, словно где-то в его глубине притаилась могучая небесная лебедка и тянула его к себе невидимым тросом.

Теперь им предстояло наяву проделать путешествие сквозь Облако, которое они уже проделали в Зале Информативных Иллюзий. Они стояли в гробовом молчании. Триллиан хмурилась.

Прошли века. Время тянулось головокружительно медленно. Наконец астероид коснулся внешнего края Облака и вошел в него.

Вскоре их поглотило тонкое зыбкое небытие. Они плыли и плыли сквозь него, лишь краем глаза замечая во тьме смутные тени и извивы слоев пыли. Пылинки пригасили пронзительный свет лучей прожекторов. Пронзительные лучи прожекторов заставляли посверкивать мириады пылинок Облака.

И Триллиан все хмурилась и хмурилась своим хмурым мыслям.

Наконец, они выбрались из Облака. Сколько времени это заняло, минуту или час, они не могли сказать, но они выбрались из него и выплыли в черную холодную пустоту, словно пространство вдруг кончилось перед ними.

И здесь события начали происходить с заметной быстротой.

Ослепительный сполох света вырвался из каменного куба, поднявшегося на метр над землей, и на поверхности его возник плексигласовый кубик поменьше, светящийся изнутри разноцветными огнями.

На поверхности куба виднелись глубокие пазы, три вертикальных и два горизонтальных, явно вырезанные под Каллитский Ключ.

Роботы подошли к Замку, вставили Ключ в его пазы и отступили на шаг. Куб сам собой дернулся пару раз, и космос вокруг начал меняться.

Раздвигающееся пространство заставило глаза наблюдателей болезненно вывернуться из орбит. Наши герои едва не ослепли навсегда, глядя на солнце, появившееся там, где секунды назад простирался лишь пустынный космос. Несколько мгновений ушло у них на то, чтобы понять, что происходит, и закрыть округлившиеся от ужаса и невидящие глаза ладонями. За эти несколько мгновений им удалось увидеть маленькую песчинку, медленно плывущую против этого солнца.

Пошатнувшись, они отвернулись, и тогда в их ушах зазвенел пронзительный и неожиданный клич роботов:

– Криккит! Криккит! Криккит! Криккит!

Этот клич леденил кровь в жилах. Это был резкий, холодный, бессмысленный и механически ужасный клич.

Это был также победный клич.

Происходящее так поразило чувства путешественников, что они едва не пропустили второе историческое событие.

Зафод Библброкс, единственный человек в истории, переживший столкновение с криккитскими роботами, выбежал из криккитского боевого корабля, размахивая смертолетом.

– Всем оставаться на местах! – крикнул он. – Вы окружены! Ситуация под контролем!

Двенадцатый робот, стороживший корабль, молча взмахнул своей боевой битой и соединил ее с левым затылком Зафода.

– Что за кварки?! – возмутилась левая голова и покатилась на грудь.

Правая голова озиралась по сторонам:

– Так, кто это сделал? – спросила она.

Бита коснулась затылка правой головы.

Зафод растянулся на камнях во весь свой рост.

В считанные секунды все было кончено. Несколькими ударами роботы уничтожили Замок навсегда. Он был расплющен, расплавлен и разбит. Роботы мрачно и, казалось, едва ли не обескураженно, промаршировали в свой корабль, и тот, издав звук, похожий на то, как если бы десять тысяч человек одновременно сказали “бздык”, исчез.

Высоко подпрыгивая, Триллиан и Форд бросились вниз по крутому склону туда, где во мраке лежало недвижное тело Зафода Библброкса.

XXVI

– Не знаю я, – повторил Зафод, кажется, в тридцать седьмой раз. – Не убили, и все тут. Может быть, они просто решили, что я такой замечательный. Я бы это понял.

Остальные молча отвергли эту гипотезу.

Зафод лежал на холодном полу рубки. Спиной он, казалось, вгрызался в пол, такая боль пронзала его тело и лупила молотами по головам.

– Знаете, – прошептал он. – Что-то в этих ходячих холодильниках мне сразу не понравилось. Что-то в них такое было, знаете, ненормальное.

– Они запрограммированы убивать всех и каждого, – заметил Старпердуппель.

– Да, – сказал Зафод, зажмурившись от боли, – Может быть, в этом дело.

Впрочем, голос его прозвучал не очень уверенно.

– Привет, – слабо улыбнулся он Триллиан, надеясь таким образом извиниться перед ней за свое поведение.

– Как ты? – участливо спросила она.

– Нормально, – ответил он. – Уже гораздо лучше.

– Это хорошо, – сказала Триллиан и отошла в задумчивости. Она глядела на огромные экраны, нависающие над пилотскими креслами, и переключала камеры, передававшие изображение на них. Одна камера показывала черноту Пылевого Облака. Другая – солнце Криккита. Третья – сам Криккит. Триллиан бесцельно пощелкала переключателем.

– Так что? Прощай, Галактика? – сказал Артур, хлопнув себя по коленям и поднявшись на ноги.

– Ни за что! – воскликнул Старпердуппель. – Отступать некуда!

Он нахмурил свои брови до такой степени, что в них уже можно было выращивать кое-какие мелкие овощи. Он встал и прошелся по рубке. Когда он заговорил, то, что он сказал, заставило его самого снова сесть.

– Мы высаживаемся на Криккит, – сказал он и вздохнул до глубины души. – Мы вновь потерпели сокрушительное поражение, – добавил он. – Сокрушительное.

– А я предупреждал, – напомнил Форд. – Это все потому, что нас не волнует.

Форд закинул ногу на приборную доску и принялся чистить ногти каким-то приборчиком.

– Но если мы будем бездействовать, – возразил старец с излишней горячностью, словно бы борясь с чем-то в себе самом, – то нас всех уничтожат. Мы все погибнем. Разве это вас не волнует?

– Не настолько, чтобы за это умереть, – ответил Форд. Он несколько кисло улыбнулся и обвел взглядом рубку в поисках понимания и сочувствия.

Эта идея показалась Старпердуппелю особенно подрывной, и он принялся бороться с ней. Он обратился к Зафоду, скрипевшему зубами от боли.

– И все-таки, как вы думаете, – спросил он, – почему они оставили вас в живых? Это исключительно странно и необычно для них.

– Да я думаю, они и сами не знали, – пожал плечами Зафод, – Я же уже все сказал. Они вкатили мне самую слабую дозу. Просто вырубили, и все. Потом затащили в корабль, скинули в углу и там оставили. Им вроде как даже не нравилось, что я у них. Стоило мне что-нибудь сказать, как меня опять вырубали. Поэтому особенно поболтать не удалось. “Чуваки... уй, блин! А почему... уй, блин! А куда... уй, блин!” Часами так развлекались. – Зафод снова скривился от боли.

Зафод вдруг заметил, что вертит что-то в пальцах. Присмотревшись, он обнаружил, что это – Золотая Перекладина, Сердце Двигателя на бесконечной невероятности. Лишь она, да еще Деревянный Столп, пережили разрушение Замка.

– Слушай, – спросил он Старпердуппеля, – твоя тачка ведь на ходу? Будь другом, подбрось меня до моей, а там уж я сам...

– Вы не собираетесь нам помочь? – поинтересовался Старпердуппель.

– Ой, ну я ж бы с удовольствием! Спасать Галактику – мое любимое хобби, – ответил Зафод, выгибаясь в дугу и вставая на мостик. – Но у меня так болит голова, что просто никакой возможности. А в следующий раз – я ваш навеки. Звоните в любое время. Триллиан, ну, так что?

Та обернулась:

– Насчет чего?

– Полетели? На “Золотое Сердце”? Путешествия, приключения и все такое клёвое?

– Я – на Криккит, – ответила Триллиан.

XXVII

Это был тот же холм, и в то же время совсем не тот, что был.

На этот раз он был не в информативной иллюзии. Это был настоящий Криккит, и они стояли на его поверхности. Под холмом за деревьями стоял престранный итальянский ресторанчик, который перенес их, во плоти и наяву, на настоящий, подлинный Криккит.

Сочная трава под ногами была настоящей, и жирная почва тоже. Тонкий аромат, струящийся с дерева, тоже был настоящий. Ночь была настоящей.

Криккит!..

Возможно, самое опасное место в Галактике для не-криккитянина. Место, в котором отказывались смириться с существованием любого другого места. Место, чьи очаровательные, жизнерадостные, интеллигентные жители взвыли бы от ужаса, ярости и животной ненависти при встрече с любым не таким, как они.

Артур содрогнулся.

Старпердуппель содрогнулся.

К своему удивлению, и Форд содрогнулся.

Удивился он не тому, что содрогнулся, а тому, что вообще оказался здесь. Но, когда Зафод вернулся на свой корабль, Форд вдруг со стыдом признался себе, что не может слинять вместе с ним.

Боже, какая чушь! – повторял он себе. Какая чушь! Какая глупость! Форд поправил на боку один из смертолетов, которыми они вооружились на корабле Зафода.

Триллиан содрогнулась, нахмурилась и посмотрела в небо.

Небо над ними было тоже не то, что было прежде. Оно не было уже черным и пустым.

За две тысячи лет Криккитских Войн и пять лет, прошедших на Крикките за те десять миллиардов лет, что Криккит был запечатан в капсуле Завремедления, местность вокруг них изменилась очень незначительно. А вот небо стало совсем, совсем другим.

В небе копошились грузные неуклюжие объекты, испускавшие свет и дым.

Высоко в небе, куда прежде не падал взгляд ни одного криккитянина, разместились теперь военные Робозоны – огромные боевые корабли и башни, плавающие в нулегравных полях высоко над зелеными полями и лугами криккитской идиллии.

Триллиан смотрела на них и думала...

– Эй, Триллиан, – позвал ее шепотом Форд Префект.

– Что? – спросила она.

– Ты что делаешь?

– Думаю.

– Ты всегда так дышишь, когда думаешь?

– А что, я вообще дышала?

– Так я потому и спросил.

– Понимаешь, мне кажется, я начинаю понимать... – начала было Триллиан.

– Ш-ш-ш! – тревожно прошипел Старпердуппель, и его сухая дрожащая рука потянула их еще глубже в тень дерева.

Внезапно, в точности как в фильме, на склоне показались огни – но на этот раз не от светильников, а от электрических фонарей. Само по себе это не было так уж страшно, но сейчас каждая мелочь заставляла их сердца испуганно забиться. На этот раз никто не напевал симпатичных легкомысленных песенок о цветах, работе на воздухе и о мертвом пёсике. Криккитяне бурно спорили приглушенными голосами.

В небе медленно проплыло что-то светящееся. Артура охватили ужас и клаустрофобия. Вдобавок, у него страшно запершило в горле.

Не прошло и минуты, как с другой стороны из-за холма показалась вторая группа криккитян. Они шли быстро и целеустремленно, освещая себе дорогу фонарями.

Две группы явно шли навстречу друг другу. И не просто навстречу друг другу – они явно собрались встретиться на том самом месте, где стояли Артур и другие спасатели Галактики.

Артур услышал тихий сухой щелчок – это Форд Префект взвел курок своего смертолета и поднял его – и тихий сухой кашель – это Старпердуппель взвел курок своего и поднял его. Артур ощупал свое оружие, холодное, тяжелое и незнакомое, и трясущимися руками вынул его из кобуры. Надо было снять предохранитель и взвести чрезвычайно опасный курок, как показывал Форд. Руки у Артура тряслись так, что если бы ему довелось сейчас выстрелить в кого-нибудь, он вывел бы на нем свою подпись.

Только Триллиан не подняла смертолет. Она подняла брови, снова опустила их и прикусила губу, глубоко задумавшись.

– Слушайте, а вам не приходило в голову... – начала было она, но никто не проявил интереса.

Темноту вспорол луч света сзади, и путешественники, резко оглянувшись, столкнулись нос к носу с третьей группой криккитян, подошедших сзади и светивших теперь им в глаза.

Смертолет Форда Префекта зловеще крякнул, но по нему ударил луч огня, и тот выронил его из рук.

Повисла тягостная секунда ледяного страха и оцепенения перед взрывом безудержной пальбы.

Секунда пронеслась, но никто не стрелял.

Бледные криккитяне окружили их, изо всех сил светя в них фонарями.

– Простите пожалуйста, – сказал один из них. – Скажите пожалуйста, а вот вы правда... пришельцы?

XXVIII

Тем временем, на расстоянии от Криккита в больше миллионов миль, чем может осознать мозг здорового человека, Зафод Библброкс снова впадал в тоску.

Он починил свой корабль – то есть, с интересом пронаблюдал за тем, как это делает робот-помощник. Теперь это снова был один из самых мощных и необычайных кораблей во Вселенной. Он мог полететь куда угодно и делать там, что угодно. Зафод полистал книжку и бросил ее в угол. Книжку он уже читал.

Зафод подошел к экрану связи и вышел на всечастотный открытый аварийный канал.

– Кто-нибудь хочет бахнуть? – спросил он.

– У вас авария? – проквакал кто-то с другого конца Галактики.

– Чувак, штопор есть? – спросил Зафод.

– Флудер несчастный, звездуй с этого канала, пока не запеленговали!

– Ну, ладно, ладно! – сказал Зафод и отключился. Он вздохнул и сел. Затем встал и подошел к экрану компьютера. Он нажал несколько кнопок. Зеленые пузырьки принялись гоняться друг за другом по экрану и пожирать друг друга.

– Пух-пух! – сказал Зафод. – Ту-ту-ту-ту-ту! Бах! Бах!

– Привет! – весело сказал компьютер через минуту. – Ваш счет – три очка. Рекорд на данный момент – семь миллионов пятьсот девяносто семь тысяч двести со...

– Ну, ладно, ладно! – сказал Зафод и выключил экран.

Он снова сел. Повертел в руках карандаш. Это занятие тоже быстро потеряло свою увлекательность.

– Ну, ладно, ладно! – сказал он, и ввел свой счет и рекорд на данный момент в компьютер.

Корабль задрожал и расплылся по Вселенной.

XXIX

– Скажите пожалуйста, – сказал худощавый бледнолицый криккитянин, который вышел вперед из рядов своих соотечественников и стоял теперь неуверенно в кругу света от фонарей, держа свое ружье так, будто кто-то дал ему подержать его, а сам отошел на минутку, но обещал вот-вот вернуться, – скажите пожалуйста, вы знаете что-нибудь о такой вещи, как Природное Равновесие?

Пленники не отвечали – по крайней мере, не отвечали ничего членораздельного. Фонари продолжали светить им в лицо. Высоко в небе в Робозонах происходила какая-то нехорошая активность.

– Дело в том, что... – криккитянин замялся. – То есть, мы что-то слышали про это; может быть, это и неважно. Да, наверно, лучше мы вас просто расстреляем.

Он поглядел на свое ружье так, будто пытался понять, на что там нужно нажать, чтобы это сделать.

– То есть, конечно, – сказал он, поднимая глаза, – конечно, если вы не возражаете.

Глубокое, мощное недоумение овладело Старпердуппелем, Фордом и Артуром. Оно поднималось снизу и исподволь охватывало мозг, который в данный момент был занят исключительно тем, что поднимал и опускал нижнюю челюсть. Триллиан покачивала головой, словно пыталась сложить головоломку в коробке, встряхивая ее.

– Понимаете, в чем дело, – сказал кто-то в толпе. – Этот наш план вселенского уничтожения...

– Ага, – подхватил еще кто-то. – А с другой стороны – природное равновесие. Мы вдруг подумали, что если мы уничтожим всю остальную Вселенную – не нарушит ли это равновесия в природе? Ведь экология – это для нас очень важно... – и голос его растерянно смолк.

– И спорт! – громко сказал кто-то, и был поддержан возгласами одобрения.

– Да, конечно, и спорт, – согласился первый, – спорт тоже... – Он повернулся за помощью к своим товарищам и почесал в затылке. Казалось, он борется с каким-то глубоким внутренним противоречием, как если бы то, что он хотел сказать, и то, что он думает, были совершенно разные вещи, между которыми ему никак не удавалось найти какую-нибудь связь.

– Понимаете, – пробормотал он, – тут у нас некоторые хотели... – и он снова оглянулся на своих товарищей. Товарищи подбадривали его. – Некоторые у нас тут хотели бы установить спортивные связи с Большой Галактикой, и, хотя можно сказать, что спорт не должен быть связан с политикой, но мне лично кажется, что, если мы хотим устанавливать спортивные связи с Большой Галактикой, то уничтожать ее было бы... ну, я не знаю, ошибкой, что ли... Не говоря уже обо всей Вселенной... – он совсем стушевался, – а установка сейчас именно такая, насколько я в курсе...

– К-к... – произнес Старпердуппель. – К-к...

– Ч-ч-ч... – спросил Артур.

– Д-д... – заметил Форд Префект.

– Отлично, – сказала Триллиан, – давайте все обсудим.

Она шагнула вперед и взяла бедного сконфуженного криккитянина за руку. Лет тому было около двадцати пяти, что, вследствие причудливых заворотов течения времени в этой местности, означало, что ему было всего лишь двадцать, когда закончились Криккитские Войны – десять миллиардов лет назад. Не давая ничего ему сказать, Триллиан взяла его под локоть и повела его вдоль строя криккитян. Он безвольно шагал за ней. Лучи фонарей медленно опускались, когда они проходили мимо, словно сдаваясь этой странной спокойной девушке, которая одна во всей мрачной и запутавшейся Вселенной, похоже, знала, что делает.

Наконец, Триллиан повернулась к своему собеседнику и взяла его за руки. Тот был воплощенное несчастное недоразумение.

– Рассказывай, – попросила она.

Тот помолчал, переводя свой взгляд то на один ее глаз, то на другой.

– Мы... это... – выдавил он. – Мы должны быть... ну, одни... Мне лично так кажется... – Он опустил лицо, уронил голову и потряс ею, словно стараясь вытрясти монетку из свиньи-копилки. Затем снова поднял глаза. – Ну, и мы вот построили эту Бомбу, – сказал он. – Знаете, она такая маленькая...

– Я знаю, – сказала Триллиан.

Криккитянин посмотрел на нее так, словно она сказала что-то совершенно невозможное о культивировании сахарной свеклы.

– Нет, честно, – сказал он, – она очень-очень маленькая.

– Я знаю, знаю, – повторила Триллиан.

– А они говорят... – он запнулся. – Они говорят, что она может уничтожить все, что есть на свете. И, понимаете, мне кажется, мы должны это сделать. И тогда мы останемся одни... Впрочем, я не знаю. Кажется, в этом и есть наша миссия, – закончил он и снова повесил голову.

– Точно. Что-то в этом роде, – подтвердил мрачно кто-то из криккитян.

Триллиан плавным движением приобняла бедного растерянного криккитянина и положила его запутавшуюся голову себе на плечо.

– Все ерунда, – сказала она тихо, но достаточно отчетливо, чтобы услышали все. – Это не нужно.

Триллиан погладила юношу по голове:

– Ничего этого не нужно, – повторила она.

Она выпустила юношу из своих рук, и тот встал рядом.

– Я только хочу вас кое-о-чем попросить, – сказала она – и вдруг рассмеялась. – Я хочу, – начала она, но рассмеялась снова. Она прикрыла рот ладошкой и сказала серьезно. – Я хочу встретиться с вашим начальством, – и указала рукой на Робозоны в небе. Каким-то образом она поняла, что начальство находится где-то там.

Смех ее словно бы разрядил что-то в атмосфере. Где-то в задних рядах молодой звонкий голос запел песню, на которую Пол Маккартни, запиши ее он, купил бы весь мир.

XXX

Храбро, как тысяча чертей, Зафод Библброкс полз по туннелю. Ему было очень страшно, но он продолжал ползти вперед и вперед, потому что он был очень храбрый.

Его страшно напугало то, что он только что видел, но то, что ему предстоит вот-вот увидеть, напугает его вдвое больше, поэтому сейчас подходящий момент объяснить, где именно он находится.

Он находится в одной из секретных Военных Робозон в сотне миль над поверхностью планеты Криккит.

Слой атмосферы здесь тонок и довольно слабо защищает от всяческих излучений и прочей гадости, несущейся на Криккит из космоса во всех направлениях.

Зафод оставил свой звездолет “Золотое Сердце” где-то в огромных пыльных сумрачных ангарах, заполонивших небо над Криккитом, и вошел в то здание, которое показалось ему самым большим и самым важным, вооруженный одним лишь смертолетом и кое-чем против головной боли.

Он оказался в длинном, широком и плохо освещенном коридоре, где можно было спрятаться до тех пор, пока не станет ясно, что делать дальше. Там Зафод и спрятался, потому что по коридору то и дело проходил криккитский робот, и хотя до сих пор Зафод был словно заколдован против них, голова у него все еще болела совершенно не по-детски, и ему не хотелось пытать то, что он с трудом заставлял себя называть своим счастьем.

В какой-то момент Зафод впрыгнул в дверь, ведущую из коридора, и очутился в большом и, опять же, плохо освещенном зале.

Это оказался музей. Музей одного экспоната – обломков звездолета. Звездолет был жутко обожжен и разгромлен, и Зафод, уже наверставший ту часть галактической истории, которую он пропустил, безуспешно домогаясь девушки за соседней киберпартой, смог высказать смелое предположение, что это тот самый корабль, который, дрейфуя через Пылевое Облако, упал на Криккит тучу миллиардов лет назад и начал всю заваруху.

Но – и это-то и озадачило Зафода – корабль показался ему каким-то не настоящим.

Нет, он был разбит по-настоящему. Он по-настоящему обгорел снаружи и выгорел изнутри. Но бывалому звездолетчику хватило бы беглого взгляда, чтобы понять, что перед ним – не настоящий космический корабль. Это было больше похоже на модель космического корабля в натуральную величину. На объемный чертеж космического корабля. Другими словами, это была очень полезная штука для того, кто вдруг решил построить космический корабль, и не знал, как это делается. Но полететь самостоятельно эта штука ни при каких обстоятельствах не могла.

Зафод все еще раздумывал об этом – точнее, он только успел задуматься об этом – когда вдруг открылась другая дверь в зал, и в нее вошли два мрачно настроенных криккитских робота.

Зафод не хотел длинных разбирательств с ними и, решив, что, как скрытность есть лучшая доблесть, так и трусость есть лучшая скрытность, он доблестно скрылся под столом.

Стол же оказался крышкой шахты, которая вела в широкую вентиляционную трубу. Зафод забрался в нее и принялся ползти вперед. Здесь-то мы и нашли его в начале главы.

Зафоду не нравилось эта труба. Она была холодная, темная и удивительно неудобная. К тому же, в ней было страшно. При первой же возможности – которая представилась в виде другой шахты метрах в ста от первой – Зафод постарался вылезти из нее.

На этот раз он очутился в небольшой комнате, оказавшейся вычислительным центром. Зафод выбрался в узкий проем между большим компьютерным шкафом и стеной.

Почти сразу он понял, что в комнате, кроме него, кто-то есть, и принялся уже было ретироваться, когда разговор тех, кто находился в комнате, вдруг заинтересовал его.

– Проблема с роботами, сэр, – сказал один голос. – С ними что-то происходит.

– Что именно?

Разговаривали два криккитских главнокомандующих. Все главнокомандующие жили на небе в Робозонах, и пораженческие веяния, распространившиеся среди их соотечественников на поверхности планеты, до них практически не доходили.

– Сэр, мне кажется, что у них какое-то расстройство. Возможно, наш план задействовать Сверхновую бомбу в самые короткие сроки после освобождения из капсулы...

– Конкретнее!

– У роботов упала мотивация, сэр.

– Что-о?

– Похоже, сэр, что война их утомила. Они словно бы разочаровались в мире.

– Прекрасно! Их задача и состоит в том, чтобы помочь нам его уничтожить!

– Так точно, сэр, но они не справляются с задачей. Ими овладела какая-то апатия. Они работают вяло, принужденно. Без огонька.

– Что вы хотите сказать?

– Похоже, они чем-то подавлены, сэр.

– Да что же это такое, в конце концов?

– Видите ли, сэр, в нескольких последних боях наши роботы вступали в сражение, изготовлялись к боевому броску и вдруг словно бы задумывались: а зачем? А стоит ли оно того в космическом плане? От этого они делаются малоподвижными и мрачными.

– И чем же они, интересно знать, занимаются?

– По большей части квадратными уравнениями, сэр. Чертовски сложными, следует отметить. И все время жалуются на жизнь.

– Жалуются на жизнь?!

– Так точно, сэр.

– Где это слыхано, чтобы робот жаловался на жизнь?

– Не могу знать, сэр!

– Что это был за шум?

Это был шум, с которым Зафод покинул помещение. Голова его шла кругом.

XXXI

XXXII

XXXIII

Солнце ласково светило над стадионом, погруженным в хаос и бедлам.

Обгоревшая трава еще дымилась там, где прошли криккитские роботы, унося с собой Прах. В дыму бегали в панике люди, натыкаясь один на другого, спотыкаясь о веревки ограждения и арестовывая друг друга.

Один полицейский попытался арестовать Долбаггера Удлиннившегося Бесконечно за антиобщественное поведение, но не смог: высокий серо-зеленый пришелец спокойно вошел в свой звездолет и с яркой вспышкой улетел, вызвав еще больше паники и суматохи.

Посреди всего этого – во второй уже раз за сегодня – материализовались Артур Дент и Форд Префект, телепортировавшись с “Золотого Сердца”, припаркованного на орбите.

– Я все объясню! – крикнул Артур. – Мы привезли Прах! Вот тут, в кульке!..

– Что-то нас как-то невнимательно слушают, – заметил Форд.

– И еще – я помог спасти Вселенную! – сообщил Артур всем заинтересованным лицам – другими словами, никому. – Это должно было привлечь внимание, – объяснил Артур Форду.

– Не сработало, – указал Форд.

Артур поравнялся с пробегавшим мимо полицейским:

– Прошу прощения, – прокричал он. – Я насчет Праха. Он у меня. Его тут сколько-то времени назад похитили белые роботы. Он у меня, вот в этом пакете. Дело в том, что он был частью Ключа к капсуле Завремедления – понимаете? – и... в общем, остальное более-менее неважно... суть в том, что он сейчас у меня, и что мне теперь с ним делать?

Полицейский ответил, но Артур не счел физически возможным последовать его совету.

Артур вернулся к Форду. Он совершенно расстроился.

– Ну что, совсем никого не волнует?! Никому совсем не интересно?! – воскликнул он.

Пробегавший мимо мужчина сильно пихнул Артура локтем. Артур выронил кулек, и его содержимое высыпалось на землю. Артур оторопело уставился на разлетающийся пепел.

Форд дотронулся до его плеча.

– Что ли, пошли? – спросил он.

Артур тяжело вздохнул. Он оглядел планету Земля – в последний, как он теперь уже точно знал, раз.

– Пошли, – сказал он.

И тут в просвете между клубами дыма Артур увидел одну из калиток, каким-то чудом, несмотря ни на что, стоявшую ровно.

– Погоди-ка, – попросил Артур Форда. – Знаешь, в детстве...

– Слушай, давай, ты потом расскажешь...

– ...я очень любил играть в крикет. Только не умел.

– ... а не хочешь, не рассказывай, пытать не будем, беда небольшая...

– И у меня была мечта... Нет, глупая, конечно... Что однажды, в один прекрасный день, я буду играть на стадионе “Лордз”.

Артур оглядел стадион и заполошно мечущихся зрителей. Похоже, никто из них не возражал.

– Ох, ну, ладно, – устало согласился Форд. – Давай. Я буду вон там, – добавил он. – Скучать.

Форд отошел и присел на дымящуюся траву.

Артур помнил, что, когда они были здесь сегодня в прошлый раз, крикетный мячик приземлился точнехонько в его сумку, и он принялся обшаривать сумку.

И он уже нашел мячик, когда вдруг вспомнил, что сумка, что при нем – не та сумка, с которой он был здесь в прошлый раз. Но, несмотря ни на что, крикетный мячик лежал на дне этой сумки, посреди сувениров из Греции.

Артур вынул мячик, обтер его о полу халата, поплевал на него и обтер снова. Затем поставил сумку на землю. Один-единственный раз в жизни он уж сделает все, как положено.

Артур перекинул маленький плотный красный мячик из руки в руку, взвешивая его.

С удивительным чувством легкости и беззаботности Артур отошел от калитки. Не очень медленным, но и не очень быстрым шагом, решил Артур и отмерил себе хорошую, достойную пробежку.

Артур глянул вверх. Там кружили птицы и проплывало несколько белоснежных облачков. Воздух разрывали вой полицейских сирен и скорой помощи, крики и вопли людей, но Артур каким-то чудесным образом ощущал лишь счастливый подъем. Сейчас он исполнит подачу на стадионе “Лордз”.

Артур развернулся, притопнул пару раз по земле своими шлепанцами, развернул плечи, подбросил мячик в воздух, поймал его и побежал.

И на бегу увидел, что возле калитки стоит защитник.

Гм, подумал он. Это даже здорово. Все, как по-настоящему...

Приблизившись к защитнику, однако, Артур разглядел его получше. Это был не защитник английской команды. И не защитник австралийской команды. Это был робот из команды криккитян. Холодный мертвенно-белый железный робот-убийца, по всей видимости, не вернувшийся на корабль вместе со своими товарищами.

Сразу несколько мыслей взвились в голове у Артура Дента, но он не остановился. Он не мог остановиться. Время вдруг потянулось страшно медленно, но остановиться Артур не мог.

Плывя в воздухе, словно в клею, Артур медленно, ужасно медленно повернул голову и посмотрел на свою руку, державшую маленький плотный красный мячик.

Ноги, медленно и редко топая, безудержно несли его вперед, а он все смотрел на красный мячик, зажатый в своей беспомощной руке. Мячик тускло светился красным, время от времени подмигивая. А ноги все топали и топали.

Артур поглядел на криккитского робота, что стоял перед ним неподвижно, спокойно и уверенно, подняв свою боевую биту на изготовку. Глаза его горели холодными огнями, и Артур не мог отвести глаз от этих холодных огней. Он смотрел на них, словно в туннель: ничего вокруг не существовало.

Среди мыслей, вихрившихся у Артура в голове, основными были следующие:

Он думал, что выглядит исключительно глупо.

Он думал, что следовало повнимательнее прислушиваться к тому, что говорилось вокруг, и в памяти его, шаг за шагом приближающегося к той точке, где он неминуемо выпустит из рук мячик, подав его криккитскому роботу, который неминуемо ударит по нему, теперь всплывали фразы.

Он вспомнил, как Хактар прошептал: “Не смог? Неудача не печалит меня.”

Он вспомнил последние слова Хактара: “Дело сделано. Я исполнил свой долг.”

Он вспомнил, как Хактар упомянул, что “кое-что создал”.

Он вспомнил странное движение в своей сумке, заставившее его взять ее и поставить на диван.

Он вспомнил, что вернулся на два дня назад, чтобы попасть на стадион.

И вспомнил, что подачи ему никогда не удавались.

Он чувствовал, как рука его напрягается, пальцы смыкаются вокруг мяча, то есть, как он теперь точно знал, вокруг Сверхновой Бомбы, которую Хактар построил сам и подсунул ему, бомбы, которая положит всей Вселенной внезапный и безвременный конец.

Артур страстно пожелал и взмолился о том, чтобы того света не было. Потом он осознал скрытое здесь противоречие и просто страстно пожелал, чтобы никакого того света не было.

Как он будет там смотреть всем в глаза?

Артур мечтал, мечтал, мечтал, чтобы его подача удалась ему не лучше, чем обычно, потому что только это отделяло теперь весь мир от полного и окончательного исчезновения.

Артур услышал топот своих ног, почувствовал замах своей руки, увидел, как носок шлепанца ступает в ремень спортивной сумки, которую он со всей своей дурацкой небрежностью оставил на земле, понял, что летит наземь со всего размаху, но, будучи бесконечно занят другими делами, совершенно забыл о том, чтобы упасть – и не упал.

Не выпуская мячик из правой руки, Артур взмыл в воздух, не дыша от изумления.

Потеряв управление, он закувыркался и закружился в воздухе.

Затем он заложил глубокое пике, а потом взмыл в небо отчаянной свечой, закинув безвредную теперь бомбу как можно дальше.

Артур подлетел к ошеломленному роботу сзади. Робот все еще замахивался своей многоцелевой боевой битой, но бить вдруг стало не по чему.

Повинуясь внезапному безумному порыву, Артур вырвал биту из руки остолбеневшего робота, совершил в воздухе головокружительно сложную фигуру пилотажа, набрав бешеную скорость, выровнялся, поправил курс и одним яростным ударом снес голову робота с плеч.

– Ну, блин! Идешь ты наконец? – позвал Форд.

XXXIV

XXXV

Всю следующую неделю Артур размышлял о последних словах Прака и о Послании, но в конце концов решил, что не даст втравить себя в эту авантюру, а будет следовать своему изначальному плану: найти себе какой-нибудь симпатичный мирок, осесть там и жить тихой и спокойной жизнью. Человек, который за один день дважды спас Вселенную, подумал Артур, имеет моральное право относиться ко всему несколько легче.

Артура высадили на планете Криккит, снова ставшей теперь планетой пасторальной идиллии, хотя песни криккитян и действовали иногда ему на нервы.

Артур много летал.

Он научился понимать язык птиц и обнаружил, что речь их фантастически безынтересна. Птицы разговаривали только о скорости ветра, размахе крыльев, отношении подъемной силы к весу, да еще о червяках. К несчастью, Артур обнаружил, что стоит только начать понимать птичью речь, как воздух становится просто полон ею – пустой птичьей болтовней, бестолковым щебетом, деваться от которого абсолютно некуда.

Через какое-то время Артур отказался от полетов и научился жить на земле и любить эту жизнь, несмотря на огромное количество бестолкового щебета, окружавшего его и там, внизу.

Однажды он шел по полям и лугам, напевая чудесную мелодию, услышанную недавно в деревне, как вдруг серебряный звездолет спустился с неба и приземлился прямо перед ним.

Открылся люк, выдвинулся трап, и по трапу сошел высокий серо-зеленый пришелец.

– Артур Фили... – начал было пришелец, но потом оглядел Артура, сверился со своим блокнотом, нахмурился и снова поглядел на Артура.

– Стоп! – сказал он. – Было уже!